(СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ПОДВИГ)

Искушения и соблазны частью приходят извне, но реализуются они всегда внутри испытуемого. Ситуация, в которой оказывается Россия и русский человек на пороге нового века и тысячелетия, удачно обозначается как Великое испытание, Великое попущение Божие. Не кризис генетический, не кризис государственности, не кризис нравственности являются теми специфическими чертами, которые выделяют наше время среди эпох и определяют его значение в судьбах мира (все это не ново) – новой и главной чертой должна быть названа решительная невозможность для нашей исторической общности примиряться с неопределенностью духовного авторитета, с неопределенностью национального “духа”, с неопределенность Бога, Который Един, то есть, другими словами, с непризнанностью в России Истинного Бога. Величайшие заблуждения русского человека после XVII века (когда народ разошелся в своем образе признания Бога) состоят в постановке во главу угла при обустройстве национальной жизни вопросов права, морали, общинного уклада, форм хозяйствования, способов управления хозяйством и распределения естественных благ. Утратив предмет того спора, который разгорелся в Расколе, сыновья русской семьи усугубили и запустили этот Раскол, постепенно скатившись к обыкновенному склочничеству и бытовой поножовщине. Это не “русские мальчики” задают тон нашей народной беседы, это “русские бесенята” водят нами и подбивают нас на новую русскую дурь.

Есть соблазны вглубь и есть соблазны вширь. Вглубь – когда мы рискуем утратить сознание своего тождества, своей личности и ее места, своего пути и его цели; это соблазн вышелушить какое-то истинное ядро, исходя из отвлеченного представления о нашей идентичности, исторической общности. Вширь – это когда мы уклоняемся от заданного нам вектора судьбы, бежим от нее куда глаза глядят, ищем спасения в привнесении в нашу собственную ложь чужой правды. Соблазны отторгаются Богом. Они суть скверна. Бог дал России и здоровых детей, но попустил Он ей и страдать по-женски – страдать скверными истечениями и выкидышами. Есть в России своя собственная дурь, свой менструальный хаос, от которого никуда не деться, но которому и нет благословения, как любой временной болезни. Бывает в России и чужое, дурное семя, от которого не родится благословенного плода.

Соблазны вглубь расшатывают устойчивые начала русского организма, они внушают, что есть самодостаточная правда в “правом” или в “левом” крыле общественного раздора, в той или иной стороне, той или иной части общества. Порою соблазнители пользуются для “раскачивания лодки” даже тезисами о своей нейтральности, центризме.

Господь, конечно, не центрист. Он правее крайне правых, Он стоит правее той черты, от которой начинает “распускаться” (влево) бутон человеческой истории. Но не только Альфа, но и Омега! Не только правее правых, но и левее левых, за пределами самого левого края истории, за последней чертой ее Он ждет нас. Для Него нет разницы между правыми, центристами и левыми, если они не признают Истины. Человек – существо времени: прошлое для него позади, будущее писано вилами по воде. И не только Божий лик просматривается в конце истории – перед Его вечностью, перед “новой землей и новыми небесами” нас ждет противобог. Именно он-то и есть итог исторической левизны, ее смысл и пафос. Ради того, чтобы мы не забывали об этом, и писалось апостолом Иоанном Откровение.

Правые соблазны менее очевидны. Они не призывают склеивать осколки разбитого при Вавилоне сосуда, но вместо этого они убеждают склеивать осколки, которые никогда не были частями одного сосуда. Они создают партии точно так же, как это было в Израиле перед пришествием Христовым. Христос, как известно, не принял ни одну из партий и, строго говоря, отказался от создания собственной партии внутри иудейского общества. Он не только отверг фарисеев и саддукеев, но даже и ученикам Иоанна Крестителя, многие из которых затем последовали за Ним, говорил: Блажен, кто не соблазнится о Мне! (Матф. 11, 6) О чем это говорит? Не о том ли, что в партиях нет правды и что партии суть соблазны?

Но около христианства выросло множество партий, претендующих на наследие Христово. Правые партии всегда действовали как раскольники, как паразитические образования на историческом христианстве, на церковном христианстве. Они не созидали и не охраняли Предания, но пользовались им. Предание же Христово, Предание апостольское, к которому они апеллировали, никогда не означало собой состояния дел в какой-то конкретный (апостольский) век. Истинное христианство не в апостольском веке, не в I веке новой эры заключено – оно правее и левее “века сего”, оно в начале времен и в конце их. Посреди же “века сего” проклевывается и затем хранится Предание, служащее передаточной системой для различения духов, от Бога ли они.

Церковь Христова парадоксальна – с одной стороны, она вмещает в себя общество верующих, с другой – она принципиально несоединима ни с какой человеческой “сворой”. Церковь Христова есть Церковь избранных, но вокруг избранных в ней по неисповедимым и не рационализируемым до конца причинам удерживается общество слабых, общество больных, общество многих, общество званных, как бы “барахтающихся” в своих тяжких внутренних борениях, но не желающих отпускать спасительной соломинки, протянутой им с неба. Парадокс Церкви очень труден для некрепкого человеческого сердца – Церковь внешне оказывается похожей не на стезю духовного торжества и преображения, но на гноящуюся рану. Именно в ране-то болезненной и преображаются, и с Богом воссоединяются! Правые раскольники всегда исходили из исторических чувств, из порочного псевдо-эсхатологизма, который они выдавали за единственно верное признание Бога. Но актуально-исторические чувства обманчивы, в них очень часто больше истерического, нежели действительно исторического. Между тем, подлинное признание Бога все проясняет и не оставляет никаких недомолвок.

Соблазны вширь касаются тех же вопросов, что и соблазны вглубь, но касаются они их иначе – они сквозят над пространствами России как потоки истории. Из них складывается метафизическая роза ветров России, ее феноменальная культура. Россия поставлена не только и не столько перед выбором лево-правого уклонения, сколько перед более объемным и масштабным вопрошанием истории. Попущение Божие совершается по сторонам света. Определяющей в судьбе России является крестовина метафизических ветров – Северо-запад–Юго-восток и Юго-запад–Северо-восток. Меньшее, хотя и немаловажное значение имеют и другие направления.

Это, во-первых, связанное с католичеством западное направление, которое сыграло в судьбе России свою огромную роль в XIII–XVII веках. Именно эта угроза, этот соблазн заставлял Русь в условиях невероятного риска, в условиях сначала языческого, а затем мусульманского ига выковывать в себе особливый русский “логос”, своеобразную модель русской христианской идентичности. Во-вторых, это южное направление, ислам, который можно рассматривать как исторического соседа; в борьбе и соперничестве с ним возрастал дух православной цивилизации. В-третьих, это восточное направление, которое в лице дальневосточных традиций также исторически сосуществовало с русской православной цивилизацией и скорее искало путей к миру и перемирию, чем покушалось на внутренний дух России. В настоящее время об этих трех направлениях можно говорить как о традиционных “партнерах” нашей цивилизации, не противоречащих ее духу обустройства международной жизни и ее представлениям о взаимосвязи народов и культур. Если римское католичество и мусульманство в определенные эпохи могли служить соблазнами для русского духа, то это в гораздо меньшей степени справедливо по отношению к восточным духовным традициям – индуизму, буддизму, дальневосточным духовным практикам, японской или китайской моделям традиционализма. Наши отношения с этими общностями достаточно ровные. Если исключить некоторых увлекающихся интеллигентов, Бог не испытывает нас на внутреннюю прочность в этом направлении. Согласно идеологии традиционализма, эти нехристианские народы оказываются для нас исторически (при этом не всегда политически) более приемлемыми соседями и союзниками, нежели многие христианские народы. В данном случае традиционализм напоминает элементарную истину: для того чтобы обращать ко Христу, нужно жить и выживать среди еретиков и нехристиан. При этом среди еретиков, среди “почти своих”, выживать и сохранять свою веру часто сложнее, чем среди нехристиан, среди совсем не-своих.

Не подвергая сомнениям соблазнительности в определенных случаях ислама (массовое обращение православных на окраинах России) или греко-католичества (пресловутого “униатства”), все же направлением главного удара духа века сего следует признать движение на Русь с северо-запада духовных влияний, связанных с протестантизмом, иудеохристианскими течениями, новейшими псевдо-религиозными образованиями, среди которых особой агрессивностью отличаются синкретические культы и движения "Нового Века", как они сами себя называют. В этом русле складывалось все то болезненное и паразитическое, что в последние три столетия служило расточению и разрушению нашей традиционной церковности и государственности. При этом протестантизм и те радикальные движения, которые он спровоцировал, были и остаются опасными для России не столько в качестве непосредственно религиозных организаций, сколько своим общекультурным, гуманитарным воздействием, воздействием не через духовные, но через экономические, юридические, социальные, философские, эстетические, моральные и научные (в том числе богословские и религиоведческие) идеи и принципы. Нужно четко представлять себе не только то, к какой конфессии относится конкретный автор, деятель, носитель тех или иных сведений, но и в контексте какой духовной культуры этот автор, деятель, носитель служит органичным проводником. Из этого часто естественным образом можно заключить, органичен ли он в контексте православной духовной культуры и, в частности, русского Православия (на различие контекстов Православия вообще и специфически русского Православия обычно не обращают должного и вдумчивого внимания).

Направление Северо-запад–Юго-восток – главный коридор, по которому дух века сего вымывает из России традиционные убеждения и верования. Крепко связанный с противогосударственными, противообщественными спорами и ростками в современной российской жизни, этот оккультный и нео-спиритуалистический дух эксплуатирует примитивное мироощущение наивного духовного плюрализма, этой русской “слабости”, мягкотелости, в которую так легко вырождается наша “всемирная отзывчивость”.

Мы действительно отзывчивы миру, но это отзывчивость до тех пор, пока она не обращается в предательство нашего внутреннего духовного мира. Предательство себя – это уже не отзывчивость: было бы кому отзываться, а на что отозваться, это уж мы всегда найдем! Нам “внятно” все не там, где осколки нашей общности отрываются от нас и остаются где-то за пределами наших тяготений, нам внятно все, когда мы лежим как светило на своей верной и неизменной траектории, нам внятно все в самом ядре народного солнца. Мы отзывчивы и вселенски, но это отзывчивость особого “я” и вселенскость в силу дистанции, которая неукоснительно соблюдается.

Духовным вектором Святой Руси стало направление с Юго-запада на Северо-восток. В русле этого направления Русь обретает свое место в мировой духовной истории. Юго-западное движение, от Византии через Киев на Москву и далее на северо-восток и восток до пределов земли есть формула миссионерского служения Руси. В этом русле есть свой соблазн – разочаровываясь в своих слишком наивных ожиданиях встретить Бога в церковной Традиции, отвращаясь от каких-либо неприглядных сторон исторического Православия, от пороков, неизбежно присущих православной среде (как и любой другой человеческой среде), мы можем соблазняться идеями неоязычества, возрождения некоей изначальной миссии и первоначального духа нашего народа. При всей теоретической слабости и несостоятельности, эта тенденция имеет свои опасные стороны и ведет ко многим искушениям. Духовный вектор Святой Руси – это именно северо-восточный подвиг в глубину природного язычества, родового, дохристианского, архаического мира. На самых разных уровнях это направление означает синтез христианских и дохристианских компонентов, взаимопроникновение природных, фольклорных, архаических и духовных, церковных, профетических начал.

Следует открыто признать, что как носители своей культуры мы, православные русские люди, все суть христиане наполовину. В нас есть и другая половина, которую нельзя ни быстро преобразить, но нельзя и отсечь ее, не превратившись при этом в духовно увечное существо. Преображение этой половины нашего естества через сердечную жизнь, переваривание этой стихии в социальной жизни – вот наша историческая судьба. Дохристианское общество поставило русской цивилизации богатый культурный и генетический материал. Христианство принесло в нее духовный динамизм, сообщило ей долг и указало путь служения, на котором происходит освоение мира и новых проявлений мировой судьбы.

2. ОБ ОСНОВАНИЯХ ПРАВА И НРАВА НА РУССКОЙ ПОЧВЕ

(ФИЛОСОФСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ НОВОЙ ИДЕОЛОГИИ)

Прежде чем коснуться очень тонкой темы – морального и писаного законов на Руси – необходимо изложить некоторые теоретические соображения, которыми я руководствуюсь. В мировой философии, среди ее крупнейших представителей меня обычно поражает нечувствие к внутренней последовательности как принципу происхождения всех мыслимых противопоставлений. Философская мысль очень медленно и трудно усваивает истину о последовательном и взаимосвязанном происхождении тех начал действительности, которые рассматриваются как онтологически и эссенциально противополагаемые. Эта последовательность должна быть описана как конгруэнтность (или одновременность) фазисов целого, как их метафизическое единство. Проблема мировой философии, если мне будет позволено говорить столь глобально, состоит в раздельном знании целого и его фазисов без понимания единства этих фазисов в целом. Вместо констатации этого единства и его обоснования выстраиваются ряды бесконечных предпочтений, обосновывается некое привилегированное право одних фазисов реальности в ущерб другим или же обосновывается субъективный нрав как право для окружающего мира (мировоззренческий каприз подменяет собою осознание корней собственной предубежденности). Человеку свойственно разделять единое на отдельные начала, и это невозможно устранить. Но человеку свойственно и кое-что другое: вместо того, чтобы соединить разъединенные начала в метафизическое целое, человек смешивает эти начала, тем самым разрушая и целое, и единство начал в этом целом. Такая интеллектуальная некорректность философского жанра может быть объяснена разве что произволом разлагающейся традиционной культуры. Философия не пробуждает человека, но примиряет его с трагедией непризнанности, насылает дурное смирение с падшестью, подменяет профетическую и эсхатологическую трагедию богочеловеческого знания бесконечной драмой капризного и произвольного человеческого сознания.

Эта трагедия человеческого сознания прекрасно описана в библейском откровении, согласно которому человек вкусил запретный плод, заключавший в себе смесь добра со злом. Исторический, падший человек – существо обреченное разделять и снова смешивать метафизические начала, путать полюса реальности, которые были даны ему сразу как стороны единой бытийной симметрии, конгруэнтные фазисы мистически и реалистически воспринимаемого целого. Метафизика монистического и дуалистического типа усугубляет эту трагедию человеческого знания, узаконивает и утверждает ее. Метафизическим исходом из этой трагедии, ее совершением и исполнением могла бы служить метафизика тринитарного типа, остатки которой и подступы к которой просматриваются в разных духовных традициях. Тринитарная метафизика выводит человека из перспективы линейного знания в перспективу знания “униполярного”, “конгруэнтного”, когда происходит стяжение различных фазисов целого по принципу “все во всем”. Такого рода метафизика невозможна, если в основе ее нет синтетического откровения Бога как целокупной личности и понимания человека как целокупной же личности, Богу подобной. Бог – это неизвестное, благодаря которому возможно уравнение человека, тождественность человека самому себе, тождественность в человеке начал, которые он никак не может примирить внутри своего падшего состояния.

Троица для человека – все проясняющая, все совершающая вездесущая радуга порядка и гармонии, во всем вмещающаяся и все охватывающая. Сам мир – только шов в божественной ткани этого порядка, связанный с этим порядком, а значит входящий в его строй как в свой Промысел. Промысел о мире гораздо больше мира, он бесконечно превосходит его, извечно обнимает его со всех сторон.

Другое дело – откровение в свете принципа Покрова Божия. Мы не знаем Бога, лишь святые люди знают Его, да и они знают Его не вполне. Святые, там где они не знают Бога, там верят и доверяются, предают себя под Покров Божий. Прежде чем узнать богооткровенную истину, надобно знать покровителя. Прежде чем откровение донесет свой смысл, смысл этот бывает покрыт верою и доверием. Догматы имеют глубинную сторону, доступную не всем и не всегда, и внешнюю сторону (своего рода “покров”), реальную для всех и всегда в том смысле, что люди по доброй воле признают определенную трудную для них истину. То, что ты не можешь знать, ты можешь почтить хотя бы верою. Совершенно знать можно закон, мораль, ремесло. Совершенно знать духовность нельзя – но в нее можно верить и ее можно до-знавать. До-знание, при-знание духа и духовных истин стоит впереди любого знания и в качестве предубеждения предшествует философии, морали, праву.

Дурная философия, дурная мораль, дурное право не признают данной закономерности и поставляют себя на место духовности, заставляя человека смешивать “добро” и “зло”, то есть разные стороны реальности, смешивать, а не соединять их в нераздельное и неслиянное метафизическое целое. Дурные, основанные на прихоти, критические (то есть “кризисные”) философия, право, мораль не допускают человека до осуществления в себе Промысла Божия о мире, они становятся между человеком и Промыслом как каменные стены. Промысел все равно “находит” себе путь в судьбах мира, поскольку Промысел есть не что иное как иерархия божиих судеб, но человек, мыслящий “как пришлось”, не обнаруживает в этих судьбах промыслительного присутствия. Дурные мировоззренческие жанры играют с человеком в одностороннюю игру, в которой глаза его завязаны, правила которой от него утаены.

Порой я думаю, что Россия затем и поставлена перед необходимостью изживать в себе чужую порочную философию, право, мораль и другие жанры человеческих заблуждений, чтобы глубже вскрыть непригодность этих жанров для жизни человеческого духа и, отвергнув их как чужое, обратиться уже к более пригодным жанрам как своим, оригинально святорусским, православным. Подлинная интеллектуальная элита русской православной цивилизации, если Богу будет угодно вызвать ее к жизни, будет отличаться от классической интеллигенции, во-первых, своим недовольством наличной культурой и культурными жанрами, полным отсутствием культуропоклонства, презрением к порочным и попорченым мировоззренческим жанрам и, во-вторых, пафосом созидания целостной богочеловеческой культуры вокруг непреходящей мистической полноты Матери Церкви. В русском “чужебесии”, возможно, не один только соблазн и искушение, в нем есть и Промысел Божий о нас.

Вне живого догмата, вне духовной подоплеки нравственность и писаный закон оказываются редукцией подлинного человеческого опыта, сугубо умственным следом, оставшимся от жизни человеческой. Такова и религиозная мораль, часто подменяющая собою самое религию, само богооткровение, саму плоть и кровь жизни, сам образ духовности, явленный как конкретный, во плоти, эстетически и бытийно осязаемый. В отличие от морали и закона живая религиозная традиция приводит нас не к сводам правил и изречений, но к живому конкретному носителю духовного образа, к духоносцу.

Мораль и право недостаточно консервативны по своей природе и легко трансформируются под воздействием духа мира сего. Исходя из этого, как бы мы ни относились к классическим концепциям нравственности и права, следует признать, что идея “правового общества” и “нравственного возрождения общества” суть парадигмы пустотные, не несущие в себе конкретного содержания и зависящие всецело от того, на какой ступени вырождения находится в настоящее время данная историческая общность. Порою теория опережает практику и закрепляет такие законы и нормы, которые лишь прогнозируют собою ту или иную потребность “восходящих” сословий человеческого общества.

Право можно рассматривать как цивилизованный вид первобытной магии, то есть определенную систему и технологию эмоционально-волевого воздействия на окружающий мир. Право есть примитивная магия, развитая и осуществленная в общественных институтах. Духовность, государственность и даже вторичные формы социальной организации в условиях падения тех общественных сил, которые соответствовали этим формам, утрачивают прежнее предназначение, но сохраняют определенные функции, задействованные уже в другом направлении. Государственность и духовность в условиях упадочных политических форм (к которым несомненно относятся плутократия, демократия, диктатура и прочие современные формы) призвана обеспечивать интересы этих негосударственных и нецерковных форм организации социального бытия. Так демократическое государство последовательно оскопляет в себе свой государственный инстинкт, поскольку служит другим богам, другим хозяевам, сильным века сего.

Миром правят сплоченные магические корпорации, заинтересованные в том, чтобы человек не пробуждался от насылаемого ими магического сна и не задавался вопросами типа: магический прогресс избавляет от тягот жизни или порождает новые мучительные для меня потребности? он высвобождает мое время или пожирает мое время, которое я трачу в погоне за удобствами? комфорт успокаивает меня или опустошает и заставляет бежать из этой пустоты в лихорадочный поиск новых высот комфорта? становясь гуманнее к нежизнеспособным, выхаживая полумертвых, не способствую ли я генетическому упадку, не усугубляю ли вырождение? не ведет ли нас весь этот процесс к насаждению нездоровых, паразитических идеалов? не тает ли на глазах удельный вес ответственных, несущих бремя общественного долга, не растет ли удельный вес безответственных, объединяющихся к тому же в наглые и жестокие в своем паразитизме сообщества? не ударяют ли принципы неприкосновенности частной жизни, свободного выбора, “священности” свободной любви и т.п. “ценности” по обществу и окружающим людям хотя бы опосредованно? не приводит ли глобализация земной жизни к стиранию всех и всяческих границ: между расами, нациями, полами, традициями? не ведет ли это к всеобщему усреднению, когда высшие результаты предельного напряжения человеческого духа оказываются все на одно лицо? – Эти вопросы пробуждающегося и расколдовывающегося человека можно множить и множить.

Доколе же эти драматурги усовершенствования жизни, эти водыри человечества к историческим тупикам будут попирать наши исконные предания, наши святыни, унижать честь нашего народа, будут, пробравшись в святая святых, расшатывать духовные установления, которые не удалось расшатать их безбожным предшественникам? Сгоряча можно вопрошать эту суетящуюся братию: неужели вы и вправду думаете, что сломлен дух наш? что гнев наш не обратится на вас орудием Божия гнева?

3. ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ФОРМУЛА РУСИ

(ИДЕОЛОГИЯ РУССКОГО ТРАДИЦИОНАЛИЗМА)

Русское сознание стоит перед необходимостью выработки идеологии национально и государственно ориентированного Православия. Пусть это кому-то не понравится, но здесь не может быть решительно никакого противоречия. В данном случае Православие должно быть у нас национальным и государственным. Любая церковная и государственная форма, не говоря уже о православной, по природе своей выше той магии и драматургии, о которой только что шла речь. Православная государственность способна без затруднений лишить любого мага его магической силы. Этот опыт выработан русским народом в течение многих столетий. Православная государственность, возрожденная на более свежих, молодых основах, должна будет послужить инструментом для сдерживания мирового зла, должна будет адекватно сознавать, откуда приступает главная историческая беда. Вряд ли мы добьемся того, чтобы наша новая государственность стала необычайно сильной и надежной, но мы можем позаботится о том, чтобы она была более умной, чем ее предшественница, чтобы она была сполна обогащена пережитым историческим опытом и вооружена грозным трагическим и мистическим мировоззрением.

Если смотреть на перспективы этой коррекции реалистически, то следует признать три основных расклада нашего будущего.

Второй (средний) расклад может быть определен как восстановление утраченных исторических и геополитических качеств. Он будет возможен в том случае, если идеология, близкая к излагаемой здесь, возобладает в ближайшие годы. Это позволит на разных основаниях объединить члены исторического организма и восстановить прежнюю общность частью на договорных, частью на империалистических опорах. Такой расклад обеспечит России возможность занять выжидательную позицию и балансировать на грани наступательного и оборонительного духовного служения своему религиозному принципу.

Третий (успешный) расклад может быть определен как поступательное выполнение Россией ее геополитической и исторической миссии, осуществление существенной коррекции цивилизационного развития рода человеческого. Он будет возможен только в том случае, если в мире произойдут глубокие системные изменения, благоприятные для миссии России. Русскому сознанию в высшей степени свойственно грезить о России как о новом (по отношению к Европе) этапе мировой культуры. Но для нас должно быть очевидно, что этот новый цивилизационный этап будет возможен только при условии крайнего ослабления или даже гибели западного культурно-исторического типа. Одним из соблазнов русского империализма поэтому следует считать неумеренное интуитивное стремление покончить с Западом. Миссия России не должна быть негативной, она должна нести в себе пусть более скромное, но положительное духовное и цивилизационное содержание.

Как бы ни сложились обстоятельства, следует действовать так, чтобы упрекать себя было не в чем и чтобы наше поколение не слышало упреков от тех, кто придет ему на смену. С другой стороны, миссия России не должна вырождаться в нечто подобное тому “мировому порядку”, который насаждается Западом. Святорусское освоение мира и православная миссия среди народов призвана чутко нащупывать главные духовные и культурные артерии уже сложившихся регионов мира. Облекать эти регионы органичными законами и правами невозможно без учета духовного пафоса каждой из исторических общностей, без духа приятия местной традиции как внутреннего стержня данной культуры. Мне думается, русскому характеру свойственно любоваться тем, как жизнь других народов и религий сложилась без нас и нашего участия, любоваться миром Божиим и не нарушать его естественного хода. Такое помазание народов на их внутренние царствования стало бы лучшим условием для миссии нашей Традиции в местах иноверия и языческих верований. Но и здесь возможны многочисленные соблазны и искушения.

Прежде всего, следует учесть, что задача цивилизационного освоения мира не должна ни в коей мере быть самоцелью, она не должна вести к перенапряжению сил русской цивилизации (этим пороком страдала внешняя политика Советского Союза). Вопрос о сочетании в рамках единого цивилизационного комплекса разных духовных традиций – это вопрос, лежащий на ответственности не Церкви и не православной миссии, но православного государства, призванного при этом не подменять собою Церкви и создавать для нее благоприятные условия. Соль русской традиции может быть выражена по заповеди Христа: Больший из вас да будет вам слуга (Матф. 23, 11). Православное государство должно не подстегивать кропотливую просветительскую деятельность Церкви в нехристианских регионах, но руководствоваться более открытым и честным принципом: предстательствовать перед Господом от имени народов-нехристей, нести служение удерживающего ради всего потомства Адамова.

Триединый русский традиционализм – православный, национальный, государственный – является тем образом идеологического стяжения исторических начал, который может стать цивилизационной формулой обновленной Руси. Традиционализм сам по себе – это то новое замыкающее звено, которое привносится сегодня в дополнение к концепции графа С.С.Уварова. Уваров предугадал триединство принципов империализма как филиации высших государственных ценностей (I Рим), ортодоксии как освящения цивилизации благодатью Истинной Церкви (II Рим), национального фундаментализма как несения народом исторического служения (это национализм III Рима, решительно отличающийся от национализма либерального и фашистского типов). Граф Уваров констатировал содержание главных ценностей цивилизационной идеологии России. Современный русский традиционализм наполняет эту формулу обновленным категориальным смыслом.

В заключение будет уместным привести несколько определений понятия “традиционализм”, что и будет служить конкретной иллюстрацией обновленной идеологии традиционной России.

Прежде всего, следует указать на имеющее определенную теоретическую ценность религиозно-философское течение традиционализма, явление преимущественно французское, которое в XIX веке было связано с консервативным римско-католическим богословием (Ж. де Местр, Л.Бональд, Ф. де‘Оливе, Ф. де Шатобриан), а в XX веке возрождено на новых, частью гностических, основаниях (Р.Генон, Ф.Шуон, Ю.Эвола, М.Элиаде).

Кроме того, под традиционализмом в широком смысле понимают исключительную ориентацию на традицию, поддержание ее авторитета и подчинение этому авторитету.

Согласно другому определению, традиционализм есть сознательное утверждение традиционных норм и убеждение в том, что их ценность обуславливается традиционной передачей из священного источника.

В более узком значении под традиционализмом понимают конкретно-исторические идеологии, возникшие в середине XX века в странах III мира как негативная реакция на массированное давление со стороны двух противоборствующих социально-политических лагерей. Данного рода традиционализм как идеология неотделим от движения национальной независимости стран III мира. Он может символизировать для нас идейного предшественника “третьей” глобальной идеологии, отбрасывающей прочь обе господствовавшие в XX веке модернистские ереси – ересь коммунистическую и ересь постиндустриального “рая”.

В своей работе я понимаю традиционализм как явление двуединое.

Во-первых, традиционализм представляет собой мировоззрение, идеологию, систему идей, призванную добиваться и контролировать непротиворечивость социально-культурного наследования, то есть защищать традиционные формы наследования от посягательств инновации, особенно если та несет в себе угрозу искажения традиционного смысла под видом его адаптации.

Во-вторых, традиционализм есть целостный комплекс наследуемых образцов, архетипов, моделей наследования вместе с институтами и организациями, обеспечивающими последовательный процесс наследования, включая воспитание, образование, рекрутирование и инициацию восприемников традиции. Понимаемый таким образом традиционализм (или полная традиция) когерентен всей культуре данной исторической общности и представляет собою не только идеологию, но и сам инструмент упорядочивания наследования, сам механизм устойчивого воспроизведения традиции, самое надежное средство для возобновления присутствия в традиции благодатного духа.

Действующий традиционализм ориентируется не столько на некие теоретические положения, нормы, постановления, сколько на живых людей – носителей традиции, авторитетов и хранителей, воплощающих в своем опыте конкретную мистическую полноту и одухотворяющих в нем теоретические и методологические традиционалисткие формы. Идеальным образцом таких носителей являются для нас православные святые, которыми, верим, до конца времен не оскудеет Русская Земля и Христова Церковь.