СМИРЕННЫЕ
В СМИРЕННОМ ДОМЕ:
Особо
тяжелым заключением для юродивых, хотя и более обыкновенным и почти
повсеместным, явилось помещение их «на излечение» в психиатрические больницы. Можно
даже сказать, что юродивый не может не сидеть в доме умалишенных. Это хорошо
описывает следующий пример, хотя художественный, но удивительно тонко
описывающий противостояние бюрократической власти и Христа ради юродивого. «А
ты никому не скажешь? – Вот те Христос! – сказал я, перекрестясь. Глебушка
покачал головой и укоризненно заметил: «Так все клянуться и клятву свою
расторгают. Ты поцелуй еще подножие Божие, землю Его, тогда поверю, и кто
разрешит ее, молнией будет опален!» Я встал на колени и поцеловал землю.
«Ангелы мне сказывали, - начал он потаенно, - что наша земля огнем сгорит.
Много прольется крови. Слез будет! (Глебушка закрыл лицо руками, судороги пошли
по его телу). Могилушек сколько будет! И-их! И все без крестов, без отпева.
Люди от скорби руки грызть станут. Голод в обнимку с чумой пойдет, и песни
развеселые запоют. Доведется человеку есть человечину… И вот говорят мне
Ангелы: «Раб Божий Глеб! Иди к царю и митрополиту и упреди их. Пусть облекуться
во вретище и с народом своим на землю упадут и покаются». «И ты пошел?» «Да.
Пять ден шел. Увидал я Санкт- Петербург и заплакал». «Отчегоже?» «Сам не знаю.
Жалко мне его почему-то стало. Дошел до Казанского собора, сел на ступеньку и
реву. Господин городовой ко мне подошел. Спрашивают: «Об чем ты тужишь?» Я
отвечаю ему: «Петербург мне жалко!» Взяли меня под ручку и повели в участок.
Там допрос. Я им сказал, что меня ангелы послали к царю и митрополиту сказать
одно тайное слово. Переглянулись это они и сказали: «Хорошо. Мы тебя сейчас
доставим!» «Ну, и доставили?» «Посадили меня в карету и повезли. Остановились у
большого дома. Входим это мы. Сейчас, думаю, царь с митрополитом выйдут. Я им в
ноженьки поклонюсь и все расскажу, что мне ангелы наказали. Ждал я, ждал…
Несколько ден ждал, неделю, да еще… месяцы прошли… Опосля я уразумел, что это
не дворец, а дом для умалишенных. В жизни я всегда кротким был, а тут кричать
стал, в стенку головой биться, на служителей с кулаками бросаться. На меня
смиренную рубашку надевали с длинными серыми рукавами. Страшная!.. Потом
утишился я. Выпустили меня на свет Божий. Но я еще дойду. Завет ангелов
исполню, - сказал Глебушка помолчав, - надо уберечь землю от гнева Божьего». В
этих строках, пусть и в некоторой художественной форме, можно заметить
отголоски некоей исторической ситуации, вовлеченными в которую оказались в том
числе и юродивые Христа ради. Дело в том, что и в Средневековой Европе и на
Руси обыватели в течение нескольких столетий облекали юродивых в ореол
сакральности (от которого они так усиленно всегда пытались избавиться), не
замечая их истинной Христовой святости. Многие годы юродивый был
неприкосновенен для народа не столько из-за его чистоты и благодатных
добродетелей, а более потому, что он «как бы не от мира сего», он у-Богий. Во-вторых,
еще от раннехристианских святых отцов христиане восприняли притчу о том, как
Господь наш Иисус Христос являлся некоторым под видом нищего, чтобы проверить
их добродетель милосердия (см., например, житие св. прп. Христофора). Возможно
именно поэтому патриарх Никон юродивого Киприана сажал на обеде рядом с собой
за стол и ел с ним из одних сосудов. Когда же некоторые юродивые (об этом в
другой главе) вовлеклись в старообрядческий раскол, а проповедники раскола
стали использовать юродства для сокрытия и более полного проникновения в народ
своих идей, власти, в том числе и духовные, «переменили милость на гнев». В
Западной Европе этот переворот произошел значительно ранее, и все убогие стали
там помещаться в основанные специально для них первые психиатрические
медицинские учреждения, первое время почти не отличавшиеся от обычных тюрем. В
России же появление таких спецгоспиталей началось значительно позднее,
приблизительно в XVIII веке. До
этого всех бродяг, юродивых, нищих, кликуш, ворожей и колдунов, как правило,
или казнили (в редких случаях), или ссылали под присмотр и на тяжкие вечные
работы в отдаленные северные монастыри. В петровскую же эпоху появляются многие
указы, регламентирующие отношение власти к убогим. Например, 14 марта 1722 года
подписан указ О помещении ханжей в монастыри, с употреблением их в труды до
конца жизни. А 6 апреля того же года следует новый Указ – О препровождении
бродячих нищих в Полицмейстерскую канцелярию, с тем, чтобы она употребляла
молодых на срочные годы в казенные работы, а старых препровождала в Святейший
Синод для помещения в гошпитали, и о взыскании штрафа с тех лиц, кои дают приют
бродячим нищим. Нельзя категорично утверждать, что канцелярия бюрократически подходила
к расследованиям и всех без разбора ссылала и штрафовала. Власти даже вели
своеобразные духовные допросы, особенно юродивых, плодом которых явились такие,
например, решения: «…под видом якобы простоты их или святости, как и во оных
Константинове и Бирюкове по следствованию и по розыску нечто таковое показалось».
Из-за
нарушения общественного спокойствия и юродств был заперт в смирительный дом
блж. Гавриил Шамординский; откуда «по ходатайству дяди Гаврюша был выпущен, но
домой идти отказался и ходил по Руси, юродствуя и предвещая беды и радости».
Нашли свое местопребывание в смирительном доме и диакон Александр Вологодский и
Николай Рынин Вологодский. Особо трагичный случай нам представился в
жизнеописании блж. иеросхим. Феофила, который благословил и укрепил на подвиг
Христа ради юродства одного студента Киевской Духовной Академии. «И, внимая
наставлениям своего духовного руководителя, Петр снова оживлялся духом и
усугублял свои подвиги. Вскоре добровольный подвижник сей был из Академии
исключен и родные его, не уразумев тайны его возвышенного сердца, поместили
Петра (КПЛ) в Кирилловскую больницу для умалишенных. Здесь он пробыл около
восьми лет и, не оставляя подвиг Христа ради юродства, достиг высокого
духовного совершенства, так что предузнал даже свою кончину. Незадолго до своей
смерти, Петр выскочил из места своего заключения и в одном халате, без
больничного колпака, прибежал во Флоровский монастырь. «Прощайте! – говорил он
встречавшимся по пути сестрам, горячо приветствуя их. – Прощайте, уневестившие
себя Христу. Завтра не увидимся более!» Но тут Петра схватили преследовавшие
его по пятам больничные сторожа и возвратили беглеца обратно, в Кирилловскую
больницу. На другой день Петр действительно скончался, оставшись, таким
образом, неразрешимою загадкой для всех кто близко знал его».
Часто,
попав в смирительный дом, юродивые до конца дней своих уже не стремились
покинуть его, став для скорбных обитателей, отверженных обществом, и для
трезвомыслящих членов этого общества подчас единственным христианским
утешением. Блж. Мария, находясь в больнице, не только сама была тихой, но и
буйных сумасшедших успокаивала, причем иногда довольно резко, и часто читала
больным вслух "Журнал Московской Патриархии". Если учесть, что в те
времена (1960-е) кроме этого журнала практически невозможно было достать
какую-либо духовную литературу, то можно подумать, что подобным образом она
благовествовала больным евангельские добродетели и духовным чтением влияла на
их дальнейшее выздоровление тела и души. Так же, как и киевский семинарист
Петр, неразрешимой для наблюдателей загадкой явился блж. Александр,
остававшийся в Московской Преображенской больнице до своей праведной кончины,
от которого приходящие «постоянно получали ясные и прямые ответы». Наследие
юродства и духовничества от него принял новый обитатель этой больницы – Иван
Яковлевич Корейша. О нем мы уже подробно писали в самом начале. Здесь же лишь
упомянем, что это – один из двух подробно описанных случаев содержания
юродивого Христа ради в психиатрической больнице. И в диагностическом
заключении такого человека «по латыни написано «mania occupotio mentis in
libro», что означает: «помешательство на почве чрезмерного увлечения чтением
(священных) книг». Сама же болезнь определена была психиатрическим термином
«dementia» (деменция) – слабоумие». Сама статья, откуда взята цитата является
потрясающим свидетельством определенного «безумия» советской психиатрии, на
взгляд которой описана «болезнь» блж. Ивана Яковлевича. Советская психиатрия,
еще только по настоящему формируясь, сразу откровенно встала на защиту
установившегося после 1917 года строя, всячески способствуя правоохранительным
и компетентным органам в искоренении «религиозных пережитков». Но даже
преследуя такие неправедные цели они практически всегда вынуждены были
признавать, что содержавшиеся в их медучереждениях Христа ради юродивые
совершенно здоровы умственно и психически. И, так как государство никогда не
признает своих ошибок, то содержание в домах умалишенных превращалось для
блаженных в стандартное тюремное заключение, зачастую пожизненное. Так св. блж.
Алексия Елнатского «несколько раз… направляли в Костромскую психиатрическую
больницу, но всякий раз врачи признавали его здоровым и отпускали». Презрение
государства вызывали даже не юродства блаженных, а само исповедание
христианства: «Андрей – иеромонах Киево-Печерской Лавры, юродствовал, ходил по
Киеву в монашеской одежде, с крестом на груди… Многократно заключался в
Павловскую психиатрическую больницу». Как и в тюрьмы, юродивые иногда сами
приходили в психиатрические больницы для духовной, а часто и материальной
помощи там содержащимся праведникам и настоящим больным. Однажды блж. схим.
Ольга Московская «сама пришла в психиатрическую больницу и попросила полечить
ее. В этой больнице находились на излечении несколько монахинь. Перед тем, как
уйти в больницу, матушка сказала: «Там сестры мои, их можно исцелить». Как
только ее приняли в больницу, она сразу пошла к этим монахиням, стала крестить
их многократно со словами: «Уходите отсюда, сестры, вы зачем сюда попали?
Уходите, нечего вам здесь делать, - и болезнь покинула их». Стандартным
диагнозом для юродивых – например, блж. Марии – всегда была формулировка
«религиозный психоз». «Врачи в «желтом доме» странницу очень любили. При Марии
там устанавливался совершенно иной порядок и возникала относительная тишина.
Больные, чувствуя в ней благодать Святого Духа и настоящую искреннюю любовь к
себе, слушались каждого ее слова, толпой ходили за ней. Мария заставляла их
молиться утром и вечером, до ипосле еды. В свободное от процедур время она
собирала болящих и читала им «Журнал Московской Патриархии». Не всегда
блаженные вели себя там тихо и со смирением. Чаще всего это было свидетельством
той духовной брани, которую они там вели с бесплотными врагами. Блж. схимон.
Ольгу соседи отправили в психиатрическую больницу. «Там она отказывалась
вкушать пищу. Ее связывали, разжимали рот и насильно кормили… Еще раз ее
забирали в психиатрическую больницу. Она там «буянила». Держали ее там не
меньше года. Сначала врачи обращались с ней худо, но потом кое-что поняли,
полюбили ее. Когда приехали забирать ее из больницы, врачи сказали: «Мы так
привыкли к ней, она буйных больных как перекрестит, так они успокаиваются и
спят потом».
Особо
интересный случай мы находим в жизнеописании блж. Афанасия Орловского.
Стараниями автора в нем отображены многие государственные и медицинские
документы, поэтому мы приведем эту хронику по возможности подробнее. «Слова
праведника народная молва разносила по округе. Не могли они миновать и ушей
уполномоченного ОГПУ по Урицкому району. 21 апреля он лично едет в Лукьяновку
для ареста правдолюбца… 5 мая 1931 г. подписывается постановление о содержании
А.А.Сайко под стражей в Орловском домзаке вплоть до окончания дела, «принимая
во внимание совершенное им тяжелое преступление и то, что он может скрыться от
суда и следствия»… В обвинительном заключении, в частности, говориться, что
«Сайко около двух лет под видом старца живя в Орле, ходил по церквам и
прислуживал там, имея большие знакомства как с церковниками, так и с
монашествующим элементом, и паломничал по деревням. Впоследствии он был послан
в Урицкий район для антисоветской агитации в деревне». И еще один документ
появляется в эти дни. В справке Орловского оперсектора после краткого пересказа
обвинений дается такая характеристика блаженному: «По мнению оперсектора ОГПУ,
Сайко А.А. вербовать нецелесообразно, дальнейшая проработка не требуется. В
концлагере содержать на общих основаниях» На свободе Афанасий Андреевич пробыл
недолго. Как свидетельствуют документы, спустя несколько месяцев, в 1932 году,
вероятно, не без помощи НКВД, его забирают в Орловскую психиатрическую
больницу… В больнице же смиренного и доброго старца любил и жалел медперсонал,
не забывали о нем и орловцы… В конце 1941 или в начале 1942 года, во время
немецкой оккупации Орла, Афанасий Андреевич наконец выходит на свободу. Пробыв
в психиатрической больнице почти десять лет и испытав на себе все тяготы
принудительного «лечения», юродивый сильно постарел, волосы его стали
совершенно седыми… Все больше народа шло к блаженному. Это начало всерьез
беспокоить власти и органы безопасности. 14 апреля 1948 года работники Орловского
УМГБ забирают Афанасия Андреевича и доставляют его в Орловский психоприемник.
22 апреля А.А.Сайко переводят в 3-е мужское отделение Орловской областной
психиатрической больницы. Из истории болезни явствует, что Афанасий Андреевич
во время своего пребывания в лечебнице «спокоен, словоохотлив, приветлив»,
«добродушен», «доброжелателен к людям». Он охотно ходит на общие работы,
помогает персоналу, в концертах художественной самодеятельности больных играет
на скрипке и гитаре. Ни в одной записи не говориться о социально опасном
поведении, требовавшем изоляции. Однако врачи-материалисты, отмечавшие, что
блаженный символически толкует явления природы и быта, видели в этом лишь
признаки душевной болезни и не понимали глубинной мудрости высказываний
старца.. Не забывали своего подопечного и органы безопасности. Лечащий врач
Юзник В.С., работавшая тогда в клинике, вспоминала, что медиков «замучили
звонками», со стороны органов велся постоянный контроль… В начале сентября 1950
года в Министерство здравоохранения РСФСР из больницы направляется просьба
разрешить перевод Афанасия Андреевича «в психиатрическую больницу или колонию,
удаленную от Орла». Мотивировалось это тем, «что среди местного населения Сайко
считают прорицателем, что вызывает приход большого количества посетителей на
территорию больницы, способствует распространению нездоровых слухов и религиозных
предрассудков среди населения»… «Больницей получено разрешение из Министерства
здравоохранения отделения психоневрологии на перевод больного в отдаленную психиатрическую
больницу города Воронеж «Орловку». 30 сентября больной отправлен с выпиской из
истории болезни в сопровождении санитарного эвакуатора»…. При переводе
орловские психиатры допустили большую «ошибку»: они не предупредили своих
орловских коллег о том, что старец опасен лишь для власть предержащих. После
полуторамесячного наблюдения воронежские психиатры принимают решение о нецелесообразности
содержания Афанасия Андреевича в больнице. А.В.Дмитриевская называет себя
духовной дочерью А.А.Сайко, а не очень разбирающиеся в таких нюансах медики 18
ноября 1950 г. выписывают своего пациента «на попечение дочери». Возвращение
Афанасия Андреевича вызвало настоящий шок у тех, кто прикладывал силы для
изоляции провидца от орловчан…. Спустя неделю, 7 декабря 1950 г., работники МВД
доставляют блаженного в орловский психоприемник…В тот же день в Воронеж идет
сердитый запрос главврача Орловской психиатрической больницы. «Прошу вас срочно
сообщить причину выписки Сайко А.А., т.к. в связи с социальной опасностью он выписке
не подлежал, а должен быть изолирован в психбольнице»… Последняя запись в
истории болезни, хранящейся в архиве Орловской психиатрической больницы,
датирована 13 сентября 1951 года. В ней говориться, что по распоряжению
орловского облздравотдела пациент переводится в Томскую психиатрическую
больницу… Желая предотвратить ошибку, допущенную за год до этого, в новой
выписке из истории болезни, направляемой в Томск, откровенно говориться, что
Афанасий Андреевич был помещен в больницу «по указанию вышестоящих органов…
сотрудником МВД». Важной для исследователя особенностью содержания юродивых в
тюрьмах и домах умалишенных является само их смирение и юродство. Дело в том,
что, если медицинские и правоохранительные архивы являются для поиска
материалов жизнеописания конкретного юродивого Христа ради единственным
хранилищем имеющейся информации, то практически невозможно установить его праведность
и святость, не имея свидетельств почитания. Христа ради юродивый не только со
смирением переносит несправедливые обвинения и «диагнозы», но и всячески
стремиться их приумножить. В этой тактике намерения его и государства
совпадают, коренным образом отличаясь своими целями.
«Не следует и забывать, что Христос на протяжении всей Своей человеческой жизни как бы почитал безумие; Он освятил его, как освятил исцеленное увечье, отпущенный грех, бедность, призванную стяжать вечные богатства… Более того: Христос не только пожелал видеть вокруг себя лунатиков, Он пожелал и Сам казаться для всех помешанным, дабы в вочеловечении Своем пройти все степени человеческого падения; тем самым безумие становится высшей формой и высшей ступенью вочеловеченного Бога, последней перед свершением и искуплением Распятия… Апостолы Его, случалось взирали на Него, как на человека, обуянного гневом, и казалось им так до той поры, когда стали они свидетелями сострадания Его ко всем немощам нашим, когда благословил он нас во скорбях для тог лишь, чтобы научились они, и мы также сострадать всем немощным и увечным. Иисус, придя в мир, согласился принять все тяготы удела человеческого и даже стигматы падшей природы; Он прошел весь путь Страстей, от уничижения и до смерти, и путь Его был также путем страстей, забытой мудрости и безумия. И поскольку безумие было одной из форм страстей – в каком-то смысле их последней формой, за ней могла быть только смерть, – люди, страждущие им теперь, должны вызывать к себе почтение и сострадание… И как человеческая смерть оказалась освящена смертью Христа, так и безумие даже в самых скотских своих проявлениях тоже оказалось освящено… Безумие есть самое низменное проявление человеческой природы, которое Бог принял в своем воплощении, дабы показать, что нет в человеке ничего столь нечеловеческого, чего нельзя было бы искупить и спасти; крайняя точка человеческого падения была возвеличена на веки присутствием Бога… Теперь нам понятно, отчего соблазн безумия может быть явлен всем, в то время, как соблазн иных форм неразумия скрывают самым тщательным образом. Этот последний содержит в себе лишь заразительный пример нравственной вины и аморализма; первый же показывает людям, до какой близости животному могут они дойти в своем падении, – но и до каких пределов простиралось милосердие Бога, изъявившего готовность спасти человека».