От автора: данная работа не является научным изысканием или объяснением смысла юродства (для этого самому надо было бы стать юродивым), это – глава о внешнем виде блаженных из книги, представляющей максимально объективный взгляд православного почитателя, основанный на максимально-всесторонней найденной информации из их жизнеописаний и светской публицистики, которая по возможности осмыслена через святоотеческое наследие. Характер изложения также носит черты юродства или соблазна, сделано это специально, отчасти для того, чтобы поставить читателя в ситуацию, более приближенную к реальной описываемой.
20.4.2000
+ + +
Что предстает взору человека, когда он слышит слово “юродивый”? Скорее всего, это будет обнаженный или в ветхой разодранной одежде человек, босой и со всклокоченными волосами, как можно прочитать в религиоведческой и атеистической литературе: “Он ходит голый (или одет в безобразные грязные лохмотья), носит вериги”. Отчасти это правильный взгляд. Отчасти, потому что внешний вид этих подвижников действительно странен, ужасен и необычен. Вот как, например, описывает Аскоченский в “Домашней беседе” встреченных им блаженных: “Платон всегда в изорванном, изношенном подряснике, в туфлях, с круглою, до невозможности изломанною шляпой в руке, с нечесаными, длинными, светло-русыми волосами”, “одевается он (Сеня) чисто в полукафтанье, застегнутое у ворота и опоясанное цветным кушаком; носит шляпу или чрезвычайно высокую, вроде сахарной головы, или низкую с широкими полями; беспрерывно и пристально смотрит на высокие, напускные сапоги свои, выставляя для этого одну ногу вперед”. Убогий вид и разодранные одежды, видимо, издревле определяются жертвенностью и смирением покаяния: “Пришли из Сихема, Силома и Самарии восемьдесят человек с обритыми бородами и в раздранных одеждах, и, изранивши себя, с дарами и ливаном в руках для принесения их в Дом Господень” (Иер.1.5). Вот как описывает свт. Григорий Богослов древних аскетов: “Без обуви, с нечесаными волосами, со слезами на глазах, имея у себя один хитон, эти земные мертвецы живут мыслию о горнем, непрестанно имеют перед взорами великую Божию славу и тамошнее ликование душ благочестивых… У них волосы сухие и нечистые, ноги босые и, подобно апостольским, ничего не носящие на себе мертвого, стрижение власов, тому же соответствующее; одежда, смиряющая гордость”. Не правда ли, довольно много сходства с юродивыми, особенно древними.
С ветхозаветных времен подвижник своим страшным видом уничижает свою “доброту” (красоту телесную): “несть доброты ни единыя во мне”, исповедуя Господу свои прегрешения: “Все мы сделались – как нечистый, и вся праведность наша – как запачканная одежда” (Ис.64.6). Ветхозаветные пророки использовали необычный и странный вид и одежду для проречения народу Божиему глаголов Господних: пророк Исаия ходил нагим, предсказывая плен (Ис.20.2), Иеремия для этих же целей носил на шее ярмо (Иер.28.10), а Седекия – железные рога (3Цар.22.11), и все это – по прямому повелению Божию. В новозаветные времена христианские аскеты, основываясь на подобных традициях, своими подвигами самоумерщвления подали пример зарождающемуся в то время юродству. “Евстафий Солунский, перечисляя виды подвижничества в Греции, указывает, между прочим, на таких подвижников, черты которых все соединились во внешней жизни святых юродивых: οί γυμνήται – υодившие нагишом; οί τών τριχών άνεπίστροφοί – νечесы, космачи, гривачи; χαμαιευναι – ηемлепостельники; ρύπωνες – γрязноноги; έκοντες κατά πάντος τοΰ σώματος ρύπος – θмеющие грязь по всему телу”. Так, например, “старица носила железные вериги, одевалась в рубашку толстого неваленного сукна (власяница), ходила босиком и зимой голова ее была стриженная: иногда она обматывала ее тряпицей, надевала шапочку; на шее блаженная (Евфросиния Серпуховская) носила железную цепь и на груди медный крест величиною около четверти”. Иногда страшный или грязный облик юродивого являлся пророчеством неких грядущих событий: “В Вологде распространилась холера… Николай Матвеевич вошел в храм.., где молилась губернаторская семья, и встал рядом с губернатором. Юродивый весь был покрыт смолой. Губернатор отодвинулся от него. “Я боюсь, чтобы не заразился”, – сказал Рынин (кстати, это только для нас и губернатора – юродство, а для крестьян – обычная защита от холеры по понятиям того времени: “от холеры владимирские крестьяне избавлялись тем, что одежду спрыскивали дегтем и притворялись умершими). Вскоре от холеры умерла сестра губернатора, но сам губернатор остался невредим”. Блаж. епископ Варнава (Беляев) “иногда переодевался эскимосом и ходил по знакомым; в таком же виде приехал однажды в Зосимову пустынь” (Является ли это показание фантастическим отражением в сознании доносчика каких-то слухов, вызванных необычным поступком владыки; или же свидетельством о реальном символическом жесте, который Варнава, стремившийся к миссионерской деятельности, обращал к кругу его знавших, и только им понятном?)”. Блаженная Анна так предсказала старцу Варсонофию Оптинскому его будущее: “Кто-то предложил Павлу Ивановичу сходить к блаженной Аннушке… “Когда я вошел, – вспоминал старец, – Аннушка начала быстро раздеваться, начала даже снимать рубашку, так что стала даже видна грудь. Я отвернулся. Она говорит: “Дай мне тот зеленый кафтан”. Я подал ей кафтан, висевший на стене. Надев его, она стала говорить: “Видишь, какая я стала красивая, видишь?” Для меня совершенно непонятно было это, а это значило, что мне надо было обновить свою душу. Наконец, я спросил у нее: “Чем же у меня все кончится?” Она взяла и завернулась с головой в кафтан и так села. Я вышел от нее, когда она все еще была в таком положении”. Потом Павлу Ивановичу объяснили, что она предрекла ему монашество и схиму, когда завернулась с головой в кафтан”. Диакон Александр однажды “обрил себе бороду и голову. Не знали,– к чему это. Оказалось – перед наступлением Крымской войны”.
Если духовные лица иногда со смирением не понимали странностей одежды юродивых, то обыватели презирали их за это, считая, что проще всего, одевшись в отрепья и бросив обязанности, побираться у церквей. Вот что на это отвечает тоже обыватель, г-н Аскоченский: “Право, не мешало бы в этом случае быть поосторожней и помнить, что часто, очень часто буяя избирает Бог, да премудрыя посрамит… Ведь Русь терпит же тунеядцев, которых никакой порядочный торговец и в лавку сидельцем не примет, и которые во имя литературы эксплуатируют не только карманы, но и умы и совесть народа… “Я, – говорит один из гонителей юродства, – брошу службу с ее неотбойными канцелярскими работами, семейную жизнь с женою и детьми; брошу, стало быть, в сторону труд, заботу, и в одно прекрасное утро пойду по здешней Сергиевской улице, и запою выдуманную мною песню, в которой, разумеется, не наберешься толку”. Что ж, за чем же дело стало? Попробуйте! Да только потрудитесь же снять сапоги, надеть на себя пестрядинный халат, и походить так зиму и лето, да не для показу, не на недельку, а на целые годы, на всю жизнь; обреките себя на холод и голод, на зной и жажду, на насмешки и поругания, а то на раны и заушения и заключение в тюрьму. Постарайтесь опять повести это дело так, чтобы оно было именно Христа ради, – тогда мы уволим вас от всякого служебного труда, от всяких домашних хлопот, назовем вас “блаженным”, и станем просить вас о том только, чтобы вы, полураздетый и босой, стоя где-нибудь у угла церковного в морозную или ненастную ночь, когда всем так тепло и приютно по домам, молвили за нас слово ваше Господу Богу, приняв на себя “легкую”, по вашему, обязанность непрестанно молиться… в духе любви Христовой. Попробуйте, пожалуйста, если уж вам так заведен быт этих Кирюш, Иванушек и Дарьюшек! То-то и есть-то, господа! Не даром, видно, сказано в одной новейшей прописи: “сие легко сказать, но трудно сделать”. Кроме того, перефразируя слова преосвященного Никодима епископа Красноярского, обращавшегося к христианской совести современников по отношению к нищим, можно сказать: “<Юродивые>, так же, как и мы, одарены образом Божиим, и хранят его может быть лучше нас, хотя и истлели телом; в единого облечены Христа (Гал.3.27) по внутреннему человеку; одинаковый с нами приняли в сохранение залог Духа (Гал.3.22); … которые суть снаследники небесной жизни, хотя весьма много отчуждены от земной; которые спогребаются Христу и совосстают с Ним (Кол.2.12), страдают с Ним, дабы с Ним и прославиться (Рим.8.17)… Рубища, полуобнаженность, нечистота, а иногда телесные страдания и недостатки вас отталкивают от нищего, но за этой грязной корой сокрыт бессмертный дух человека, подобного вам… Вы гнушаетесь <юродивым>, смотря на его грязные рубища и телесное истощение; но почему вы не подумаете еще прежде о вас самих? Может быть вами гнушаются еще более, нежели самым уродливым нищим, и гораздо верней? Грязь на золотом блюде, можно сказать, еще грязнее, нежели на улице”. Естественно, что брезгливость к юродивым со стороны начальствующих лиц оборачивалась для первых различными неприятностями, вплоть до ареста: “Михаил Иванович однажды остановился против окон губернаторского дома в рубище, с обнаженными плечами. Жена губернатора, увидевши его из окна, закричала своему мужу: “Что это за урод в твоем городе? Выгони его вон”. Губернатор отправил Михаила Ивановича сначала в больницу умалишенных, а потом перевел его в острог”. И только люди, исцеленные от грязи духовной, могли в радости воскликнуть им: “Благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана” (Песнь Песней 4.11).
Но взгляд на внешность юродивого, описанный вначале, лишь поверхностно описывает внешний вид юродивых и его символический внутренний смысл. Одни из блаженных, как святой Василий Московский, ходили нагими круглый год в течение десятков лет, за что прозывались Нагоходцами; другие повязывали “плат на чреслех”, как святой Максим Московский; третьи одевали на себя все, что только было можно, как святые Лаврентий Калужский, Феодор и Николай Новгородские, в том числе и княжеские шубы.
Кто ходил босиком, как святой Георгий Шенкурский, в любую погоду. по морозу и в глухих лесах, а кто носил валенки или сапоги. На святых же главах их можно было увидеть и железный колпак из металлических полос у Василия Спасо-Каменского; сваленное главное покрытие “от выи до пят” у святого Иоанна Московского, закрывающее “власы, пеплом и смолою удрученные”; и шапку у святого Захарии Шенкурского. Носили они и буденовку, как Аркадий Визинговский; и немецкую каску, как Василий “Барин” Новгородский. (Представьте, каково было видеть православным эти символы всего антирусского и антиправославного!). А некоторые покрывались даже тем, что меньше всего напоминало головной убор – ослюнявленное грязное полотенце, как Николай Рынин и инок Паисий Киевский. Некоторые юродивые были довольно полными людьми, что, на первый взгляд, не увязывается с их крайним аскетизмом и пока неясно для объяснения. В XIX веке многие блаженные сменили бродячий образ жизни на оседлый при монастырях, и, как дивеевские блаженные, довольно сильно располнели. Орехово-зуевского блаженного Васю даже прозвали “толстеньким” за его почти двухсоткилограммовый вес, накопленный его излишне любвеобильными почитателями, закармливавшими его своими пожертвованиями, от которых тот по любви к ближнему не смел отказаться.
Разнообразие одежд юродивых просто не поддается описанию, поэтому мы их увидим лишь отчасти. Главное свойство этих “нарядов” – это нищета, но нищета не убогая, а у-Богая. Именно об этой нищете Киреевский писал, что “русский человек более золотой парчи придворного уважает лохмотья юродивого”. “И святые юродивые верно следовали Основателю христианства в отношении к земным стяжаниям. Подражая Ему, они нестяжательность свою довели до высшей степени. Аскетические их лишения касаются прежде всего одежды”. Кроме того святые отцы, как, например, свт. Климент Александрийский, считали, что одежда человека предназначена только для прикрытия его от стихий природы, поэтому лучше, если она будет бесцветной и из самого простого материала. “В укор носящим мягкие одежды сказано в Евангелии: “Одевающиеся пышно и роскошно живущие находятся при дворах царских” (Лк.7.25)… А кто служит при небесном дворе у Царя всех, те берегут чистой и неповрежденной одежду души, именно плоть, и чрез то одеваются в нетление”.
Итак, “костюм юродивого должен прежде всего подчеркивать его особность, непохожесть, выделять его из толпы. Отсюда разнообразие костюмов юродивых, которые удовлетворяют только одному условию – они обязательно экстравагантны”. И еще одно обязательное условие – они или олицетворяют самопоношение, или вызывают поношение на тех, “которые целым сонмом, одетые в шелк или в сермягу, но равно в поношение, повторяют вслед за ап. Павлом: “Мы юроди Христа ради”.
Вообще, нужно отметить, что в облике юродивых поражает прежде всего не что-то конкретное, а вообще довольно странный, даже необычный вид. Так, например, Паша Саровская, располнев в монастыре, одевалась в несколько сарафанов сразу, на голове носила старушечий чепец и крестьянский платок. Монахиня Алипия Голосеевская “ходила в плюшевой кофточке, в детском капоре, на спине таскала мешок с песком,… на груди – громадная связка ключей”. Василий Самарский, “бывало, что наберет на кладбище похоронных венков, обвешается ими с головы до ног…, а то вот еще выпросит… телогрейку… Напялит наизнанку, мехом наружу”. Иеросхимонах Феофил, обличая высокомерие, привязывал под рясу подушку (монах и священник!), имитируя толстый живот”. Григорий Пензенский вообще носил женскую одежду: “красный сарафан, кофточку, на голове платок или монашеский белый апостольник,… на шее носил много крестов, образков, четок, костей, бус, камней и разных игрушечных украшений, которые он называл своим нарядом” (2.78?). Георгий Тихвинский ходил “всегда в разноцветных рясах, со священнической тростью в руке, в пуховых шляпах или с непокрытой головой, весь увешанный крестами, крестиками и образками на разноцветных лентах. Егорушка очень любил форснуть одеждой, которая обыкновенно носится у нас духовными особами” (1.263); схимонах Архипп Глинский также иногда бесцеремонно относился к своей схиме, “которая у него была одета наизнанку” (86.350) и одежду вообще “носил порванную, грязную” (86.335; 354.17). Блж. Инок Паисий одевался “также весьма оригинально. Одежды своей он никогда не имел, а получая от кого-либо свиту или рясу, прежде выпачкает ее в грязи или отрежет кусок полы, или рукав и, разодрав ее в нескольких местах, тогда только облачается в нее” (49.29). Юродивый Алексий Бушев “…был одет в пестрый халат, подвязывал шею платком, и голову также платком”. Блаженная Пелагия Ивановна “ногтей своих… никогда не обрезывала, и никогда не ходила в баню” (286.135). Она даже в пору своего земного почитания все еще имела настолько поразительный вид, что многие духовные люди, приходившие к ней, были поражены и сожалели о своем посещении “грязной старухи”: “на второй день по приезде в Дивеево, меня свели в келью к юродивой Пелагии Ивановне, о которой много давно я слыхал; когда вошел я в ее келью… на полу на войлоке сидела старая скорченная и грязная женщина, с огромными ногтями на руках и босых ногах, которые произвели на меня потрясающее впечатление. Когда мне сказали, что это и есть Пелагия Ивановна, я нехотя поклонился ей и пожалел, что пошел к ней” (286.126). А спутник Сергия Нилуса (благочестивый в общем-то человек), при посещении Дивеева так отозвался на предложение посетить Пелагею Ивановну, представляя ее наружность: “Ну, уж увольте. Я сейчас нахожусь под таким светлым и святым впечатлением от всего переживаемого в Дивееве, что нарушать его и портить от соприкосновения, простите меня, с юродивой грязью, а может быть, бранью, если не того хуже, у меня ни охоты нет, ни терпения: не моей это меры, простите” (13.151).Часто юродивые одевались таким странным образом, чтобы преодолеть большие помехи к совершению своего подвига. Мужчина мог подпоясать пиджак полотенцем, чтобы не жениться, а сохранить девство. Женщины для той же цели пользовались теми же средствами: когда Евдокию Курскую хотели выдать замуж, “она взяла на себя подвиг юродства и однажды, когда ее заставили одеться в лучшее платье и выйти к жениху, Евдокия исполнила желание матери, но взяла ягоду чернослива и, вынув косточку из нее, надела ее себе на нос. Другой раз испачкала себе голову толченой коноплей, а потом и совсем остриглась” (88.420).
О потрясающем облике св. Иоанна Московского будет сказано особо. Мало кто задумывался о том, что такой, на первый взгляд, странный внешний вид, при сравнении оказывается более “нормальным”, чем облик современного (и не только) обывателя. Достаточно вспомнить “многоэтажные” громоздкие шляпы модниц XVIII-XIX веков, “выбеленные” пудрой лица-маски аристократов XVIII века, не говоря уже о современной моде “от кутюр” с ее стилем “унисекс”, кольцами и булавками по всему телу, многосантиметровыми подошвами женской обуви; вплоть до одежды, сделанной полностью из мусора, металла, золота, рыбьей кожи и др. Кто же более юродив – мы или они? И где больше можно встретить юродивых – в столичном метро и в ночном клубе или на святой иконе в православном храме.
Разве не поражает внешний вид юродивого, его одежда, а иногда и полное отсутствие таковой? Многим из нас доводилось сталкиваться с бомжами и нищими. И тот, кто заметил разнообразие юродивых обликов, не удивится тому, что нет никакого внешнего отличия между бомжами и блаженными – те же отрепья, грязь и запах.
Святой Иоанн Московский ходил по городу, “власы же главы своея пеплом и смолою удручая” (247.23). Почитаемая многими еще при жизни Паша Саровская во время странствий по саровским лесам до прихода в монастырь “имела вид Марии Египетской. Худая, высокая, совсем сожженная солнцем и потому черная, страшная, носила в то время короткие волосы…, босая, в мужской рубашке, свитке, расстегнутой на груди, с обнаженными руками,… она приходила в монастырь и наводила страх на всех, не знающих ее” (10.143?; 117.41;34.841). Мария Ивановна, Дивеевская блаженная, даже одеваемая добрыми людьми, через несколько дней “вновь приходила во всем рваном и грязном, искусанная собаками и побитая злыми людьми” (10.124). Блж. Павла Бирская вида “была страшного: высокая, черная лицом от жары и ветра, волосы стриженные торчали вверх, рубашка грязная – одни лохмотья, грязные босые ноги” (14.119). И даже такой свой жуткий и грязный вид блаженные с каким-то смиренно-самоистязающим смыслом высмеивали на людях. Широкая головная повязка инока Паисия “была неимоверно грязна и издавала из себя неприятный запах. Указывая кому-либо из молодых клирошан на свою лысину, блаженный Паисий растирал на ней ладонью свою слюну, и, посыпая песком, шутливо приговаривал: “Лысинка-с. Дурость. Это меня девушки в молодости любили. От того у меня и лысинка. Эге-ге, и я в свое время был тоже красивый” (49.29?). (Не о красоте ли ума и духа, теряемой молодежью в бурных “подвигах”, говорил он или просто шутил?). Возможно, в грязной, убогой и посыпанной пеплом одежде юродивых есть попытка уподобиться прав. Иову в самоотвергающем покаянии: “Хотя бы я омылся и снежною водою, и совершенно очистил руки мои, то и тогда Ты погрузишь меня в грязь, и возгнушаются мною одежды мои” (Иов 9.30-31). При этом не стоит забывать, что сам по себе такой внешний вид и отношение к нему не только не гарантирует святости, а скорее, наоборот, крайне обостряли тяжесть и нелепость положения аскетов, как заметил еще Эразм Роттердамский: “Иные из них бахвалятся своим неряшеством и попрошайничеством, и поднимают страшный шум у дверей, требуя милостыню… Своей грязью, невежеством, грубостью и безстыдством эти милые люди, по их мнению, уподобляются в глазах наших апостолам” (233.179). И уподоблялись юродивые не столько апостолам, сколько ветхозаветным пророкам, прежде всего ношением власяницы.
+ + +
“И возлагаю на себя вместо одежды вретище, – и делаюсь для них посмешищем” (Пс.68.12).
“Ношение вретища или волосяной рубашки на голом теле под верхними одеждами составляет траурный или покаянный обычай, известный с древнейших времен Ветхого Завета; он встречается как у иудейского, так и восточно-языческих народов (у Ниневитян, Ион.3.6; патриарх Иаков, Быт. 37.34). Наряду с ношением вретища употреблялись раздирание одежд, посыпание главы пеплом, сидение на пепле и прахе (2 Цар. 3.31; 3 Цар. 21.27; 4 Цар. 19.1; Мф.11.21; Лк. 10.13). Вретище, эта торжественная траурная одежда Ветхого Завета, в существе дела совершенно то же, что и власяница христианских отшельников и аскетов, по их первоначальной форме и назначению. Оба выражения: вретище и власяница обозначают волосяные, а никак не грубо-холщевые одежды, – в высшей степени простого покроя; делались они из грубой шерстяной материи темного, а, чаще всего, черного цвета (о цвете вретища дают понятие следующие места Святого Писания: “Я облекаю небеса мраком и вретище делаю покровом их” (Ис. 50.3), “Солнце стало как вретище” (Апок. 6.12)… В христианские времена власяницей обыкновенно называется шерстяная одежда, носимая прямо на голом теле, при чем иногда она скрывалась под верхнею одеждою. Ношение на голом теле власяницы основывалось на примерах св. Иоанна Предтечи, обыкновенною одеждою которого была власяница из верблюжьего волоса (Мф. 3.4), и пророка Илии (4 Цар. 1.8). С третьего века о ней часто упоминают христианские писатели. Тертулиан говорит, что кающийся должен облекаться в власяницу и осыпать себя пеплом. Св. Киприан внушает падшим… умилостивлять Бога слезами, уничиженным лежанием на земле, ношением власяницы. В среде монашества с IV века эта же одежда входит в употребление чуть ли не всеобщее… Впоследствии примеры этого рода встречаются реже: только у таких лиц встречаем ношение власяницы, которые отличались особенным подвижническим терпением… Но частные случаи ношения власяницы встречаются до самых новых времен. И замечательно, даже это обыкновение у некоторых аскетов как мужского, так и женского пола, приобретает особенное усложнение с целью усилить ту боль, какая причинялась власяницей… У некоторых аскетов власяница была сделана из проволоки или же из одной или нескольких цепей, а также из железных пластинок” (314.70-74; 290.109).
+ + +
“Содрогнитесь, беззаботные! Ужаснитесь, беспечные! Сбросьте одежды, обнажитесь, и препояшьте чресла” (Ис.32.11).
Зайдите в один из православных храмов, например, собор Василия Блаженного или свт. Григория Неокессарийского в Москве, и помолитесь святому юродивому перед его иконой (крайне, кстати, редкими в современных храмах). Не смутит ли вас при этом ничего? Конечно, смутит – то, что зачастую мы молимся при этом голому, обнаженному праведнику (при этом изумительно безстрастно изображенному). Это потому, что “одеждой” почти всех первых юродивых была нагота Соблазны, ее сопровождавшие, и их причины мы раскроем в свою очередь. Здесь же отметим, что “разоблачению” подвижника (полностью или частично) было несколько побудительных мотивов. Символический мотив: “сей блаженный Максим совлечеся риз своих и паки ветхаго человека совлечеся с похотию его и облечеся в новаго человека, сиречь во Христа Иисуса” (253.327; 161.52). “Смысл и цель аскетических лишений святых юродивых в одежде и обуви, – пишет иеромонах Алексий (Кузнецов), – выражена ясно и раздельно в церковных песнопениях: “егда озарился еси Духом Божественным, – поется в стихире на стиховне святому Василию, – тогда мира вся красная отвергл еси: ничто же на теле твоем носил еси от тленных одеяний, наготою телесною Христу работая, желая блаженства вечнаго”; “егда совлеклся еси тленных одеяний, тогда облеклся еси в новаго человека, обновляема Христовою Кровию, отлагая ветхая мудрования, задняя забывая, на предняя простираяся”; “всех земных вещей жития сего свободен был еси”; “в народе наг ходил не срамляяся, яко же от чрева матерня изшел” (стихира на литии св. василию); “презрев плотская одеяния, процвел яко крин сельный, одеявся добродетельми яко ризою света и наготою тела последовал еси Христу”; “все отложь мирское мудрование, потекл еси радуяся в след Христа Бога, Емуже во всем животе твоем неложно работая, показал еси труды и подвизи, и убелил еси ризу душевную, снега беоейши, да во всем послушлив быв Христу” (стихира на хвалитех св. Василию)” (290.113). В тропаре же св. Василию эта мысль выражена наиболее ярко: “Якоже бо солнце и луна наготою своею не срамляются, тако и ты, угодниче Христов Василие, наг сый не срамляшеся; восприят бо ризу Адама первозданного, юже он ношаше прежде в раи, ты же сию на земли поносил еси…”. Также в некоторых службах современным юродивым высказывается мысль, что “разоблачение” юродивого символизирует то, что русский народ грехами Богоотступничества совлек с себя благодать Христову (….). Кроме того, интересный “внутренний” взгляд на наготу кающегося подвижника по сравнению с обывателем показал Дитрих фон Гильдебранд: “Многие люди стараются не вступать в конфликт с Богом, но при этом не видят чудовищной пропасти, разделяющей Божественную святость и нашу греховность; они не могут полностью отречься от себя, от всякого, даже самого завуалированного самоутверждения. Они не стоят наги перед Богом, полагаясь лишь на Его милосердие… Они не могут столь же радикально, как кающийся, отказаться от самого себя, оттаять сердцем от любви и смирения, понять истинное значение нашей судьбы перед Богом. Они никогда не опускаются так низко, чтобы Бог мог снизойти к ним” (318.54).
Экономический мотив наготы в том, что она оказалась естественным итогом выполнения Евангельской заповеди последователям Христа о раздаче имения (Мф.10.9; Мф.19.21) и о милосердии к ближнему. Например, св. Серапион Синдонит осуждает себя как убийцу христианина, пока не отдает ему свое последнее рубище-синдон: “Серапион встретился с нищим, который без одежды дрожал от холода. Серапион, остановившись, подумал: “Меня почитают постником и исполнителем Христовых заповедей, между тем, я ношу одежду, а этот нищий раб Христов погибает от холода”. Тотчас снял с себя синдон свой и отдал нищему. Потом сел нагой на распутии, держа в руках св. Евангелие. В то время один знакомый, проходя мимо него, спросил: “Отец Серапион, кто обнажил тебя?” Святой подвижник, указав на Евангелие, сказал, “Оно раздело меня!” (254.472; 58.110). Как мы увидим далее, юродивые, действительно, очень часто снимали с себя последнее, оставаясь сами на волю природных стихий. Кроме того, это простейший способ аскетического утруждения плоти – “томить томящаго мя”. И, наконец, это способ утверждения души на пути стремления ко Христу и соединения с Ним Единым через избавление от страстей попечения о земных, плотских вещах путем лишения себя вероятных предметов такого попечения – одежды и обуви прежде всего. Вот как это объясняет иеромонах Алексий (Кузнецов) в своем труде о юродивых: “Святые юродивые, желая следовать за Христом, прежде всего исполняли Его совет о нестяжательности, чтобы без смущения и забот посвятить себя служению Богу. Приступая работать Богу, они прежде всего порывали связь с миром и имуществом, как бы умирали для мира. Но каким образом могла возникнуть у них мысль о таком крайнем нестяжании, выражающемся в босоножии, в лишении одежд и пр.? Объяснение этого найдем опять в назначении человека. Жизнь духовная – деятельное приближение к Богу, направленное к вечному единению с Ним в будущей жизни,… ничего не поставлять для себя выше Бога, ничего на земле и в мире не предпочитать Ему, ни к чему не прилепляться больше Его… “Чем больше кто любит, – говорит у св. Григория Богослова олицетворенная чистота, – тем постояннее смотрит на любимого. И я, возлюбив Христа, оставила здешнюю жизнь и не могу обращать взоров на иные предметы”… Вот что побуждало святых юродивых доводить нестяжательность до крайних пределов. Прекрасно сознавая безполезность мирской суеты, они отрекались от мира и жили в нем как странники. “Кая польза может нам быти от суеты мирския, – говорил св. Симеон другу своему Иоанну перед отречением от мира, – и кую помощь обрящем от богатств в день судный: не паче ли и повредят нас, такожде и юность наша, и доброта телесная, еда ли всегда пребудет: не изменится ли старостию…, ибо и юнии, нечающии смерти, умирают”. Значит, нестяжательность святых юродивых вызывалась их желанием свободно работать Господу. И, действительно, по учению святых отцов, “о житейских вещех пекущийся помысл имый, несть свободен: попечением бо о сих содержимь есть порабощаемь, аще о себе самом печется сими, аще о инех. Свободный же от сих, ни о себе самом, ни инех ради попечется о житейских. Богоугодне же вся творя и содевая, без попечения во всех вещех пребудет и во всем житии”, – говорит преп.Симеон Новый Богослов” (290.120). “Подобно тому, как некоторые из аскетов христианских отказывали себе в обуви, иные из них считали возможным обходиться безо всякой одежды, необходимой для покрытия тела… В истории христианства подобные примеры встречаются не часто. Вполне нагими ходили отшельники так называемой Скитской пустыни в Египте; при взгляде на них преп. Макарий Египетский вынес для себя то назидание, что при всей суровости своей жизни он еще не дошел до той степени в самолишениях, до какой дошли эти отшельники. Подобное же история повествует об одной секте монашеской – “пасущихся”.., жившей в Месопотамии. Встречались так же и отдельные примеры обнаженных аскетов, которые или жили в пещерах, или же под открытым небом. Сульпиций Север говорит об одном пустыннике Синайской горы, что он не имел другого покрова в продолжение пятидесяти лет, кроме того, какой доставляли ему его собственные длинные волосы. Нечто подобное известно о подвижниках Онуфрии и Софронии” (314.79; 290.111). Кроме того, нагота могла носить и пророческо-символическое значение: “В то самое время Господь сказал Исайи, сыну Амосову, так: пойди, и сними вретище с чресл твоих, и сбрось сандалии твои с ног твоих. Он так и сделал: ходил нагой и босой. И сказал Господь: как раб Мой Исайя ходил нагой и босой три года, в указание и предзнаменование о Египте и Эфиопии. Так поведет царь Ассирийский пленников из Египта и переселенцев из Эфиопии, молодых и старых, нагими и босыми и с обнаженными чреслами, в посрамление Египту… И скажут в тот день жители этой страны: вот каковы те, на которых мы надеялись и к которым прибегали за помощью” (Ис.20.2-6). Здесь интересно, что нагота предрекает и конкретное историческое событие, и несет нравственный урок для обывателей.
+ + +
Каждый социальная или этническая группа, профессия или духовный сан отличаются своим костюмом, спецодеждой или облачением. Они несут и свою символику и материальное отличие. И только юродивый носит все, что угодно и что менее всего напоминает одежду.
Самой распространенной одеждой юродивого после “ничего” и “плата на чреслех” является простая рубаха или, по-другому, свитка. Из канонизированных юродивых ее носили: св. Иоанн Устюжский (214.127; 252.148), Прокопий Устюжский (214.202; 252.114), Прокопий Устьянский (214.202), Симон Юрьевецкий (214.74; 252.67), Георгий Новгородский (58.272; 214.81), Киприан Суздальский (58.273; 214.143; 249.195), Иоанн Московский (58.248), Серапион Синдонит (58.115), и другие, которые носили “единое рубище раздраное”, как Симеон Эмесский (58.125). Панченко в своей работе пишет, что “агиография всегда дает именно “примирительное” объяснение рубахи юродивого: юродивый надевает ее, чтобы прикрыть срам (вот уж чего он делать и не собирался! - Наум.). Но это – плоское толкование. Дело в том, что рубаха юродивого служила также корпоративной приметой (своеобразная “схима” – Наум.)… Юродивому и не нужно было заявлять (?!) о себе обличениями или нарушением общественных приличий: как только он появлялся на улице, его опознавали по одежде… Рубаха юродивого не только прикрывала срам, она была театральным костюмом” (245.94). От себя добавим, что рубаха подвижника, как и весь его наряд, могла быть очень даже приличной и чистой (как, например, у Феоктисты Воронежской (130.119)), но в ней всегда присутствовал какой-то нюанс, какая-то деталь, которая неизменно обличала обладателя как “сумасшедшего”. Далее Панченко замечает интересную деталь, впервые подмеченную среди исследователей, “а именно лоскутность, “многошвейность” рубахи. Так, Симон Юрьевецкий, как и Арсений Новгородский, “на теле же своем ношаше едину льняницу, обветшавшую весьма и многошвенную” (245.494; 330.1278). Юрод. схим. Марк Саровский “летом и зимою покрывал он свое тело ветхим многошвенным рубищем” (14.62; 331.25). Блж. Ермил Калужский даже пожертвованную ему одежду превращал в подобные лохмотья: “Дадут ему рубаху, а он влезет на дуб, усядется там, да и разошьет ее по-своему” (85.51). Эта деталь напоминает костюм древних мимов, centunculus (лоскут, заплатка), “пестрое платье, сшитое из разноцветных лохмотьев” (245.94). Также рубахи мы видим и на многих подвижниках, как, например, на Димитрии Выксунском: “Он явился к своим в многошвейном разноцветном халате, в высоком колпаке и длинных желтых сапогах” (140.244). Златый Гриц даже назвал себя “царем лоскутников”: “Однажды он пришел в Кучиновку в одежде из разноцветных лоскутков и на недоумение по этому поводу родственников сказал им, что один пан сшил ему много разных костюмов, но Гриц раздал их “по людям”. Тогда пан спросил его, какой костюм нужно сшить, чтобы он, Гриц, сам носил его. На это Гриц ответил: “Поший мини платье из разноцветных лоскутков, щоб я був царь лоскутников”. Желание было исполнено, и – “От я, – заключил рассказ Гриц, – як бачите, теперь царь лоскутников” (86.442; 108). Возможно в этом есть некая покаянная причина. Прп. Андрей Критский пишет в своем Великом Каноне: “Раздрах ныне одежду мою первую, юже ми изтка Зиждитель изначала, и оттуду лежу наг. Облекохся в раздранную ризу, юже изтка ми змий советом, и стыждуся” (256.34). И далее: “Обложен есмь одеянием студа, якоже листвием смоковным, во обличение моих самовластных страстей” (256.114). В Святом Писании же читаем: “Уставы Мои соблюдайте:… в одежду из разнородных нитей , из шерсти и льна, не одевайтесь” (Лев.19.19). Нет ли, в связи с этим, в многошвейной свитке юродивого некоего образа кожных риз падшего Адама и человеческой души, имеющей множество разных “ветхих” страстей. Отчасти эту мысль подтверждает облик св. Арсения Новгородского: “Ризы же сего блаженного, еже ношаше выну, толико видением непотребни бяху, и многошвени и сиротны, яко бы на многи дни посреде града или на торжищи повержены бы были, и никому же им коснутися худости их ради. Понеже бо беша не от единого чесого, аще и неисщетнаго рубствования составлены, но всяко от всякого составного, пометнутаго в персть от человек, худоризнаго лускотования, пришиваемого им к ветсей единей ризе… Такожде и на главе его покровение шляпное, имже пол ея покрывашеся точию, другая же страна его главы всю нужду от безкровения приимаше” (257.20; 245.93; 330.1278). Еще одна интересная деталь многошвейности юродивых риз видна из жизнеописаний некоторых блаженных. Улиньку (монахиню Ирину) Киевскую можно было видеть “зимой и летом одетую в ту же ватную рясу, всю обвешанную множеством узелков и котомок” (65.25). В кафтане Антония Задонского “были куски хлеба, древесные стружки, разные грязные тряпки… От этой импровизированной клади грудь и брюхо представляли порядочную гору” (199.20; 2.803?; 1.278?). И, наконец, мы уже упоминали Домну Карповну Томскую, “которая обыкновенно собирала всякое старье (впрочем, она не пренебрегала и новыми вещами, но они у нее скоро делались старыми): совершенно изношенную и никуда уже не годную одежду, брошенные тряпки, старое мочало, веревки, ремни, обувь и пр. И все это у нее шло в дело. Из них она составляла узел, пока не выходила у нее целая цепь узлов. Таких цепей разного размера у нее было много. Из них-то она и строила себе одежду таким образом: одну цепь перекидывала через плечо (рубашки Домна Карповна не носила. Если и видали на ней когда-либо рубашку, так это была не рубашка, а подобное же рубище, которое само собою не могло держаться на плечах), другую через другое; так же убирала она грудь, живот, руки и ноги, или обертывала чем попало; сверх и подле этих узлов накладывала другие, меньшего размера, пока совершенно не закрывала обнаженное тело. Всего более у Домны Карповны узлов было навязано на бедрах, от чего она очень много походила на подчембарившегося крестьянина. Сверх всего этого у ней с боков и спереди между узлами не мало было мешочков и маленьких узелков, в которых она постоянно носила с собою хлеб, квас, молоко, кислую капусту, чай, сахар, ладан, свечи, старые щи и многое множество других вещей, которых и перечислить невозможно… На голове она носила всегда какую-нибудь повязку, чаще белую, украшенную крестом, ленточками и шнурочками. Сверх такого оригинального костюма Домна Карповна надевала иногда и платье, которое она непременно, бывало, выпросит к празднику у кого-нибудь из своих любимиц. Но и платье она носила тоже по-своему: потом запрячет в узлах, соберет платье борами, наделает дырочек и во многих местах перевяжет чем попало: ленточками, веревочками, мочалами. В платье она проходит, бывало день, много два, смотришь, – оно уже изодранно на ленточки, которые Домна Карповна употребляла на перевязку узлов и другие потребности. Случалось, впрочем очень редко, Домна Карповна носила и шляпки, конечно отжившие свой век, но непременно переделав их по-своему; а иногда она умудрялась их надевать по две и по три зараз: на голову наденет шляпку на шляпку, третью – куда-нибудь на плечо; или так: одну наденет на голову, другую на плечо, а третью пришпилит назад, ниже поясницы… В знакомых домах, а то где-нибудь во дворе, раздевалась она до нага, – перебирала, перевязывала свои узелки, а потом одевалась по-прежнему. “Ужас, бывало, возьмет, – говорила мне одна женщина, у которой Домна Карповна переодевалась всего чаще, – когда посмотришь на кучу этих узлов… Как это только доставало у Домны Карповны сил носить такую тяжесть!” Представьте себе, как это тяжело было Домне Карповне носить такую одежду летом в жару и дождь, и как она была легка для зимы! Какой был простор между узлами по телу Домны Карповны гулять нашим сибирским морозам” (275.11; 255.247; 304.66). Мешочки и узелки Домны Карповны были как раз те, в которых блаженные носили все те предметы, которыми делали предсказания окружающим. Но иногда весь этот мусор и обрывки использовались ими самими. Зачем? – этот вопрос пока не исследован. Своеобразно пользовалась этими узелками та же Домна Карповна: “Костюм этот, всегда одинаковый по своей форме, она поминутно изменяла в частностях. Домна Карповна не давала покоя своим рукам, а почти постоянно, даже во время молитвы, занималась своими узлами (преосвященный Владимир утверждает, что узелки эти служили Домне Карповне во время молитвы вместо четок): из большого сделает маленький, из маленького – большой; один привяжет сверху вниз, другой снизу вверх” (275.12; 255.247). Подобным же образом “употребляла” свой “костюм” блж. Пелагия Дивеевская: “Питалась преимущественно черным хлебом, который носила всегда за пазухой, и из которого катала шарики. Эти шарики служили ей вместо четок при совершении молитвы Иисусовой” (286.134). Блж. Евдокия Курская также носила с собой много вещей: “А под рукой она носила деревянное блюдо, а в нем крест и камни, и никогда с ними не расставалась. Это напоминало ей о бдении и молитве, как она нередко сама говорила: “блюди убо, душе моя, да не сном отяготишися” (88.423). Иногда свои мешки некоторые юродивые употребляли не для предсказаний, а для обличительной проповеди: “Михаил Иванович (Сущинский) носил с собой мешок, издававший сильное зловоние от смеси разных гнилостей и мертвых птиц, собранных им на кладбищах. Сюда же клал он и оставшуюся у него пищу. С этим мешком входил он в дома и храмы во время богослужения, и, останавливаясь у входа в церковь или в трапезной, по выбору своему подходил с мешком к людям, стоявшим в церкви. Когда те, будучи не в силах выносить зловоние, отходили, он следовал за ними. А когда его спрашивали, зачем он носит с собой такое зловоние, он обыкновенно отвечал: “А грехи еще больше смердят”.
Вообще мало погрешил бы против истины агиограф, не имеющий сведений о внешнем облике юродивого и написавший, что тот ходил босой в простой рубахе с непокрытой головой. Так выглядели многие почитаемые подвижники: Павла Бирская (14.117?), Симеон Митрич (1.222; 145.25), Александра Рузская (167.6), Емилиан Малоярославецкий (7.369), Андрей Симбирский (1.256; 14.714), Григорий Дивеевский (65.100), Марфа Суздальская (…) и другие. Конечно, почитатели пытались их одеть, но на следующий день, а то и сразу, они оказывались в прежнем рванье, как это делали, например, Алексий Елнатский (…) или Домна Томская: “Однажды преосвященный Порфирий, очень любивший Домну Карповну, подарил ей свою шубу. Домна Карповна с благодарностью набросила ее на плечи, но через два часа шуба была уже на нищем. Преосвященный, узнав об этом, сказал: “Дурочка учит нас, умников. О, если бы и мы додумались до такой любви к ближнему и до такого терпения ради Христа” (255.247; 304.67). Что интересно, некоторые подвижники, получив от благодетелей шубу или овчину, по своим юродивым причинам тут же ее портили. “Однажды подарили Степаниде (Ветлужской – Авт.) шубу овчинную. Принесла она ее к Марии, у которой в то время жила, и стала шубу стричь и в печке сжигать. Мария проснулась, спрашивает: “Ты что это делаешь?” – “Что делаешь! Никому он не нужен”. – “Ты бы хоть оделась потеплее”. – “Не надо мне. Никому он не нужен” (…). Другой юродивый, схимонах Филипп Гефсиманский иногда одежду брал, но делал с ней странные вещи: “Раз поздней осенью, при заморозках уже, ему в одной деревне дали шубу, то он отправился с нею к находившемуся тут же на околице пруду, где женщины мыли белье и стал полоскать шубу в воде, приговаривая: “Вам бело надо, молодушки, и мне беленько!” Затем, едва дав стечь с шубы воде и, несмотря на то, что она почти вся смерзлась, Филипп стал ее надевать. “Вот дурак-то! Что творит!” – говорили видевшие это. “Дураков Бог любит!” – отвечал Филипп кротко” (…). “Феоктиста Михайловна всегда носила правый ботинок на левую ногу, а левый на правую и рассказывали, что однажды о.Митрофан купил ей новые ботинки, она же надела их по своему обыкновению и велела разрезать их, что о.Митрофан безропотно исполнил” (130.119). Андрей I Мещовский же одеваемую на него одежду просто рвал (45.135?; 28.354?). Никифора Белевского, “бывало, оденут его сердобольные люди, а на другой день снова он в своей прежней легонькой одежонке. “Куда же ты девал, что тебе дали?” – спрашивали его, а он только ответит: “Попросили, я и отдал”. “А сам-то в чем остался?” “Бог даст и я буду одет”, – ответит блаженный” (88.262). Даниила Коломенского барин стал “одевать, обувать… Но ему скоро надоело ходить обутым в сапоги. С неделю походил он в барской одежде и сапогах, а потом и то и другое скинул и принес барину, сказав, что ходить в этом не может, потому что все падает. Убежденный откровенным признанием Данилушки, барин позволил ему не носить сапогов, кроме воскресных дней: но для него и это было тяжело. В первое же воскресенье он поднес барину в церкви сапоги и сказал: “Как хотите, а сапоги не надену”. С этих пор Данилушка уж больше никогда не носил сапог” (348.861?).
Некоторые обыватели пытались испытать святость подвижников, пожертвовав нагоходцу теплую одежду. Так, “помещик Нарышкин, приехав летом в свою вотчину и встретив Алексея (Конабеевского блаженного – Авт.), пожелал узнать что это за человек. Ему объяснили, что это его крестьянин, полоумный или юродивый – Бог его знает. Нарышкин велел привести его к себе. “Что ты ходишь в одной рубахе? Вот тебе – оденься”. И помещик приказал дать Алексею свою одежду. Он принял одежду, но, отойдя немного, снял ее и повесил на церковной ограде. Нарышкину хотелось дознаться: не хотел ли Алексей показаться смешным в несвойственной и необычной для его быта одежде, или здесь была другая причина. Нарышкин опять призвал его к себе. “Твоя одежда дорогая, а моя дороже твоей”, – сказал ему юродивый” (…). Так же безразлично относился к своему внешнему виду юродивый Егорушка: “ходит в том, что на него наденут. Купцы всегда держат про него черный подрясник и кушак; заметив, что он обносился, они затягивают его в лавку, снимают старую одежду, белье, обувь и надевают новые. За то лишнего он ничего не допустит надеть на себя; вырвавшись от своих дателей, он тут же бросит. Надетое же носит до тех пор, пока не вздумают обрядить его вновь” (345.201). Еще более оригинальный случай произошел с иеросхимонахом Феофилом, кстати, также показывающий, что отрепья, как свидетельство его духовной брани, дороже для юродивого любых дорогих шелков и нарядов. “Еженедельно… приезжали к старцу два его почитателя… Однажды эти два друга сговорились между собой сыграть над старцем невинную шутку: забрали тайно его изношенное схимническое одеяние и заказали в городе новое. Старец крайне тосковал и сожалел о пропаже, и, когда виновники похищения лично привезли ему и старую, и новую схимы, – с улыбкою сказал: “Шутники! На что вы так сделали? Ведь вы до греха меня довели. Стал я к Царю на молитву собираться – нет моей схимы. Хотел в церкви службочку отправить – нет моей схимы. Слава Богу, хоть старую-то опять привезли”. – “Да Вы новую оденьте! Ваша никуда не годится”. – “Насмешники! Кто же без орденов и регалий к Царю на смотр предстает? В новой-то схиме я еще ничего не заслужил, а на старой кое-что и красуется”. И, не одевая ее ни разу, отдал новую схиму в ризницу Дальних Пещер” (…). Никифор Мещовский приносимые ему новые сапоги “отдавал кому-нибудь, говоря, что жмут. Как-то раз одел красивую сатиновую синюю рубашку… Но в эту же ночь он лег в ней спать и наутро она имела вид самый жалобный” (130.19). Иногда прозорливость юродивых как бы просачивалась в совершенно обыденных ситуациях, как правило, направленная на любовь к ним и простоту почитавших их обывателей. Так, юродивый Николай Матвеевич Рынин мылся однажды у одной почитательницы в бане. Ее мать “подумала про себя: дать бы Николаю Матвеевичу белье (у него все одно), но как предложить? Задумалась. Вымылся гость и бежит из бани нагой, только чресла свои препоясал старой рубашкой: “Кума, дай белье-то”. Он узнал мысли хозяйки” (285.10; 45.268).
Ну и конечно, соблазнов было при этом не избежать. Приходит к о.Иоанну одна прихожанка и жалуется: “Ваш Васенька (Самарский – Авт.) у меня костюм украл”. “Как украл?” – удивляется батюшка. “А вот так и украл. Зашел, наглая морда, при мне шкаф открыл, взял его и ушел. Я и рта раскрыть не успела!” Священник рабу Божию успокоил, а на Василия гнев затаил. “Ну, – думает батюшка, – появись только”. Через какое-то время является Васенька, костюмчик на нем тот самый, и с порога кричит: “Вор пришел”. У батюшки тут же всю злость как рукой сняло. “Васенька, ну зачем?” – “Так надо, так надо”… Костюм он вернул, а женщина та вскоре покаялась, что в войну в голодное время, много добра на горе чужом нажила” (121.20). Этот блаженный вообще отличался довольно тонким чувством юмора, исходя из следующего случая. Диакон Николай Рябков решил как-то “подарить блаженному Васеньке свое старое бобриковое пальто. Но уже на следующий день в дом к нему заявляется Васенька. Зашел и стал по комнате взад-вперед нервно выхаживать. “Ты чего это, Васенька?” – удивляется диакон. А Василий подходит к вешалке и говорит: “А я смотрю – мое пальтишко висит”. Снял пальто, накинул его на плечи и вышел” (28.68). Возможно, блаженный проведал некоторую нерешительность диакона в делах милосердия и, сам не нуждаясь в пожертвовании, хотел не дать погибнуть плодам добрых намерений, как сказано: “Хотевший сотворить добро и не содеявший – грех тому бысть”. В другой раз один священнослужитель решил подарить ему брюки: “Ну, решил и решил, а в суете все откладывал. И, честное слово, ему о брюках не говорил… И вот, как-то, встретив меня, он говорит: “Купи темно-синие в полосочку за четыре рубля”. Я удивился, конечно, такой прозорливости, но сам, грешным делом, подумал: куплю-ка я не за четыре рубля, а за двадцать, чтоб, значит, покачественнее. Я такие брюки давно приметил. Но их в магазине не оказалось. Долго я по городу бегал, и, что же вы думаете, везде, как назло, только одни темно-синие за четыре рубля и лежат. Кого обхитрить решил! Так темно-синие в полосочку за четыре рубля и купил” (28.68). Когда же юродивые сами раздавали нуждающимся свою (или пожертвованную им) одежду, это зачастую сопровождалось чудесами и исцелениями. Конечно же не свойства материала их одежды исцеляли болящих, скорее они юродством жертвы отвлекали благодарных больных от восхваления святости юродивых целителей. Например, старица “Евдокия долго болела, терпение оскудевало переносить страдания… Алеша (юродивый Бушев) послал больной хороший кафтан со словами: “На, надень на Евдокию”. После того страдания старицы ослабели и жизнь ей стала вмоготу” (268.5); “Сестра схимницы, оглохши по неизвестной причине, не могла слышать в церкви ни чтения, ни пения. Однажды, когда она молилась в соборе, Михаил Иванович, подошедши к ней, надел на ее камилавку свою шапочку, и она, к великой радости, ясно услышала чтение Евангелия”. Изредка блаженные сами, как мы выше описали, выпрашивали одежду у обывателей, но практически всегда это было связано с дальнейшей передачей этой одежды нуждающимся. “Является он (Николай Рынин) однажды к преосвящ. Онисифору и говорит: “У тебя в шкафе-то шестнадцать подрясников, дай мне один”. “На что же тебе?” – поинтересовался владыка. “Дай, дай”. Владыка распорядился удовлетворить желание юродивого. Получив подрясник, Рынин вышел и во дворе архиерейского дома встретил бедно одетого человека, идущего подать прошение владыке об определении его на место. Ему и передал он владычний подарок” (285.12; 45.269).
Одежда явилась для юродивых не только удобным “орудием” отягощения подвига (своеобразные “вериги”), не только способом помощи ближним милосердием и т.п., но и реальным механизмом проповеди христианских добродетелей. Мы это уже видели в житии преп. Серапиона Синдонита. В житии св. Василия Московского есть более интересный эпизод. “Был у Василия Блаженного в Москве любимый им и любивший его вельможа… Однажды нагоходец Василий пришел к этому вельможе в лютый мороз. Сострадательный боярин стал просить его, чтобы он по крайней мере в такое время защитил тело свое от мороза одеждою... Блаженный с улыбкою сказал: “Добре, добре, господине – твори, якоже ты хощеши”… Боярин с радостию надел на Василия “лисью алого цвета суконную шубу”. Блаженный, по обычаю, побежал по улице. Недобрые люди, увидав юродивого в богатой шубе, вздумали обманом взять ее у него. Один лег на дороге, притворяясь умершим; товарищи мнимо умершего стали просить Василия подать что-нибудь на погребение бедняка. Святый, вздохнув об окаянстве и лукавстве их, спросил, истинно ли мертв товарищ их и давно ли умер? “Сейчас”, – ответили они. Блаженный снял с себя шубу и прикрыл мнимо умершего, говоря: “Буди отныне мертв во веки за лукавство твое, лукавнующие потребятся”. Едва только отшел Василий, товарищи стали будить “мертвого”, думая, что он уснул, но “мертвый не восста оттоле николиже”, ибо действительно умер” (58.231). Это житие и другие источники указывают на то, что таким неожиданно страшным способом святой обличил лукавство в приобретении, или, как его еще называет Православная Церковь, злоприобретение, мошенничество и лихоимство. И только Панченко, которого, при всем уважении, трудно причислить к церковным агиографам, “легко догадался”, как он сам пишет, “что мошенники, которых так жестоко покарал Василий Блаженный – это святочные ряженные, участники игры в покойника… Один из них представлялся умершим, а другие голосили над ним и исполняли пародийный обряд похорон. Игра в покойника (“умрун”, “смерть”), судя по этнографическим материалам прошлого века, исполнялась в разных вариантах… По другому варианту игры “покойника, обернутого в саван, носят по избам, спрашивая у хозяев: “На вашей могиле покойника нашли – не ваш ли прадедка?” Хозяева должны были откупиться от ряженных; откупился, хотя и весьма своеобразно, Василий Блаженный. Юродивый в данном случае включился в святочное действо, стал святочным персонажем, но в качестве врага святочных игр” (245.104). Также в пользу более глубокого толкования говорят слова самого юродивого: “Буди отныне мертв вовеки”. Вряд ли мошенничество не обличено, а наказано юродивым смертью “во веки”, т.е. смертью после смерти, вечной. А вот сатанинские языческие обряды святочных ряженных могли бы. Жаль только, что православные агиографы не использовали эту важную деталь, о которой “легко догадаться”, на благо читателей, ищущей пользы духовной.
Вообще, юродивые как-то загадочно “неравнодушны” к шубам и овчинам. Мы уже упоминали выше о “стрижке” и стирке пожертвованных шуб и описали случай со св. Василием. Также юродивая Соломония, монахиня Крючского скита “всегда зиму и лето ходила в шубе, любила всех животных и птиц, а особенно кошек, их она всегда носила под шубою столько, сколько можно их там поместить” (259.14). Так же в житиях святых упоминается, что святые Феодор (252.67) и Николай Кочанов (58.200) Новгородские носили шубы, а блаженный Лаврентий Калужский – овчину (58.264), но нигде не исследуются причины; хотя, на наш взгляд, в свете православной мистики аскетизма и культурно-этнографических традиций народа, это было бы крайне интересно и духовно полезно.
Как и во всякой социальной группе, так же важен цвет одежды юродивого. Хотя, как правило, в силу своего образа жизни, они носили нищую, домотканную, без всякой окраски, одежду. Но были случаи, когда цвет присутствовал и имел для подвижника важное значение. Златый Гриц Черниговский носил цветные сапоги (86.442).
Феоктиста Воронежская – большой белый платок (130.119), а Григорий Пензенский – белый монашеский апостольник (2.78?), белую рубаху или кафтан носили также: Антоний Задонский (199.20; 2.803?; 1.278?), Григорий Дивеевский (65.100?), Николай Рынин (45.263?; 19.127?; 285.6), Марфа Суздальская кроме белой рубахи ничего не носила (7.223?), юродивый иерей Петр Угличский “носил простой белый халат, сшитый из холста” (86.32). По толкованию святых отцов, да и по общечеловеческому пониманию, белый цвет означает “ангельскую чистоту”, как это изображено в жизнеописании иерея Петра Угличского: “в белом одеянии своем он казался существом неземным” (86.33). Видимо такое же значение этот цвет имел и для юродивых.
Также юродивыми часто использовался красный цвет: Григорий Пензенский одевал красный кафтан, а сверху – красный платок (2.78?). Антоний Задонский подпоясывал красным кушаком (199.20; 2.803?; 1.278?), Иоанн Дудычкин вообще весь был красный: и халат, и сорочка, и обувь (14.252?), Паша Саровская также любила красный цвет сарафанов (10.143?; 34.841), а св. Любовь Рязанская – розовые платки и сарафаны (…). В православном богослужении красный цвет означает кровь святых мучеников (а, прежде всего, Честную Кровь Христову), а также – это цвет святого архистратига Михаила, например, на его апокалиптических иконах. В св. Писании также говорится: “Отчего же одеяние Твое красно, и ризы у тебя – как у топтавшего в точиле? – “Я топтал точило один, и из народов никого не было со мною, и Я топтал их во гневе Моем попирал их в ярости Моей; кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал все одеяние Свое” (Ис.63.2-3). Возможно, что и для блаженных этот цвет был символом Страстей Христовых и борьбы не с плотью и кровью, а с духами злобы поднебесной. Часто красный цвет использовался для предсказания частых в деревнях пожаров: “Раз Алеша приходит в дом Водолазова, разрывает на себе красную рубаху и начинает ею бить лежавшего на полатях брата Ивана. Через неделю брат курил на палатях и заронил. Произошел пожар – красный петух, как говорят в деревне” (268.10).
Николай Рынин надевал синий холщовый балахон (45.263?; 19.127?; 285.6); синий сарафан носила так же Иулитта Уфимская (7.26?), а синюю рубашку – Никифор Мещевский (130.19). Нам трудно судить, что связано конкретно с этим и другими цветами блаженной одежды, но, наверняка, они также имели свой духовный смысл (в Ветхом Завете ковчег завета при перенесении накрывался покрывалом из голубой шерсти и покровом из кож синего цвета (Чис.4.6-10).
Димитрий Выксунский носил длинные желтые сапоги (140.244), Гавриил I Ливенский перевязывал бороду желтой лентой и был одет в зеленую кацавейку (17.48; 60.79; 177.76).
Как правило, такие “яркие” случаи достаточно особы и редки, остальные блаженные особенно не выделяли цветом своей одежды, но такие случаи имели место и интересны для изучения. Интересно отметить, что и современными (в отличии от прошедших времен) православными молодыми женщинами различные цвета, как правило, используются в своей одежде. Разве не является некоторым юродством и соблазном для окружающих их стремление постоянно, к месту и не к месту, носить длинные черные платья и вообще черную одежду, безуспешно и поверхностно пытаясь убить в себе не только страсти, но и всякую естественную жизнь вообще. Или чего стоят “праздничные” платочки прихожанок, подбираемые обязательно в цвет праздника: на Успение – синий, на Пасху – красный. Стоит отметить, что, кроме облачения монахов, которые дают три обета отречения от мира, в православии практически не употребляется черный цвет, как цвет тоски и отчаяния. Употребляемое ныне в будние дни Великого Поста черное облачение вошло в употребление под влиянием Запада в XVIII-XIX веках, и несвойственно православию. Не странно ли, что странно-разноцветный и грязный вид юродивых вызывает благоговение, а не отвращение, при всей их грязи, насекомых и нечистотах; а намеренно-благоговейный безжизненно-монашеский вид современных “подвижниц” отпугивает собеседников. Какие чувства возникают в общении с такими православными – чувства стыда, что ты не такой “праведный, смиренный, ортодоксальный”, как они. А что ощутим мы, встретив грязного юродивого в странных лохмотьях, – “Благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана”, как говорится в Песни Песней (П.П.4.11), и – “Радостью буду радоваться о Господе, возвеселится душа моя о Боге моем; ибо Он облек меня в ризы спасения, одеждою правды одел меня, как на жениха возложил венец и, как невесту, украсил убранством”, как восклицал пророк Исаия (Ис.61.10). И, если на примере православного богослужения и святых подвижников внешний вид усиливает чувство благоговения и святости, то женщины все также продолжают украшать себя, только теперь “по православному”.
Следует отметить, что не всегда костюм юродивого покрыт снаружи дырами и грязью, а “изнутри” – духовными символами. Некоторые подвижники, как, например, Александр диакон Вологодский и Григорий Петроградский одевались чисто, скромно и аккуратно: “Ко времени появления в обители ему было 78 лет. Это был седой, очень симпатичный старичок. Гриша носил ватные штаны, подвязанные кожаным ремнем и ватник, какие-то валенки” (261.103). В облике Иоанна Яковлевича из юродивого только, что подпояска из мочала или полотенца, да раскрытая грудь (74.28).
+ + +
“Мальчишка: Здравствуй, Николка; что же ты шапки не снимаешь? (Щелкает его по шапке). Эк она звонит!” А.С.Пушкин “Борис Годунов”.
Так же разнообразны и головные уборы юродивых. Большинство из них, как и большинство подвижников, ходили с непокрытой головой. Причем, что интересно, если святой …… “шумовлас” (…), а у св. Прокопия Устюжского и Трофима Суздальского (и не у них одних) “власы на главе велики и терхавы как у Предтечи” (…), что вполне обычно для такого рода подвижников, то святому Иоанну Московскому этого недостаточно, он “власы главы своея пеплом и смолою удручая” (260.230) и “на главе своей во власех железа ношаше” (260.230). Нечто подобное мы уже описали о иноке Паисии и его “лысинке”. Такие же “терхавые” волосы были и у дивеевских блаженных во время жизни в лесу. В шапке на святых иконах описываются только святые Фома (…) и Захария Шенкурский (…). У последнего, как и у многих канонизированных подвижников, это скорее всего связано с его иерейским (в других случаях – монашеским) саном. На их святых главах можно встретить что угодно: и огромный колпак св. Иоанна Московского, “с выи до колен досязающ” (скромно упрятанный на его иконах подмышки), и “покровение шляпное” св. Арсения Новгородского, “имже пол ея покрывашеся точию, другая же страна его главы всю нужду от безкровения приимаше” (257.20; 245.93; 330.1278). Из двух десятков обнаруженных описаний юродивой внешности только пятеро ходили безпокровенными, хотя, возможно, это далеко от реальности. Блаженные женщины, в основном, носили “обыкновенный старушечий чепец и крестьянский платок” (10.143; 34.841). У мужчин головные уборы более разнообразны: Золотой Гриц носил мягкую еврейскую шапку (86.442; 108), а вологодский диакон Александр, вообще отличавшийся чистотой и аккуратностью, – круглую мягкую шляпу. Некоторые блаженные, как, например, святая Исидора Тавенисиотская, Николай Рынин, инок Паисий и Косма Бирский, покрывают голову широкими повязками, зачастую грязными, причем последний постоянно закрывает ей свое лицо. Трудно объяснить, чем они при этом руководствовались. Возможно, что это – один из признаков смирения. “Удрученные” волосы и непокрытая голова могли бы послужить признаком их святости для почитателей. Прикрытая же чем попало, она скорее явилась бы объектом насмешек, чем поводом к канонизации. Возможно, так же в этом есть противопоставление осуждаемым Господом в св. Евангелии иудейским “хранилищам”: “Все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди; расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих” (Мф.23.5). Возможно, также – это символ воспоминания о терновом венце Распятого Христа, или символ делания заповедей Господних, по завещанному Богом через пророка Моисея: “И да будут слова сии, которые Я заповедаю тебе сегодня в сердце твоем… и да будут они повязкою над глазами твоими” (Вт.6.6-9; 11.18). Интересное объяснение повязки юродивого можно найти в работе иеромонаха Алексия (Кузнецова): юродивые разумом Христовым и умом, царствующим над страстями и чувствами, “определяли к деятельности свою волю, не давая чувственным мотивам брать перевес. Эта мысль символически выражена святым Симеоном юродивым в следующем действии: он носил на своей голове венок из масличных ветвей и травы, а в руке ветку и, ходя по городу, громко взывал: “Торжество победителю царю и граду его”; впоследствии он объяснил диакону Иоанну, своему другу, смысл этих слов: “Городом он называл душу, а царем – ум, над страстями владычествующий”. Таким образом, Святый Симеон символически проповедывал о той внутренней победе над самим собою, которая состоит в господстве над страстями, о той борьбе, какую ведут между собою разум и чувственность в человеке и о уме, как о силе, противостоящей страстям… Нося на голове венок, святой Симеон юродивый этим как бы показывал царственное назначение головы (ума), которая имеет близкую и тесную связь с явлениями душевной жизни и служит важнейшим их органом” (290.96).
И, наконец, как упоминалось выше, Василий Новгородский носил в пятидесятых годах дырявую немецкую каску (121.23), а Аркадий Зырянский – в двадцатых – буденовку (54.71). Здесь уже нет практически ничего, кроме юродивого соблазна. Труднее придумать больший раздражитель для православного россиянина, чем фашистская каска в Новгороде после военных разрушений и буденовка после братоубийственной войны. Возможно, тем самым они пытались примирить людей, отвратить от братоубийства (например, юродивый Афанасий Орловский называет немецких солдат гостями (…)).
К сожалению, удалось найти только один случай, описывающий отношение к головному убору. “Желая, однажды, обновить блаженному его изодранные лохмотья, о.наместник призывает его к себе в покои и выносит ему хорошую зимнюю плюшевую шапку: “О.Паисий, это тебе. Шапочка новая, хорошая. Еее один святой старец в пустыни носил. От него и мне в благословение досталось. Давай сюда свое дырявое решето”. И, выхватив у блаженного его изодранную грязную шапку, поспешно бросил в горевшую печку. О.Паисий вскочил как ужаленный, да как закричит: “Ратуйте! Горит! Пожар!” И бросил, в свою очередь, шапку о.Ювеналия в ту же печку, а свою выхватил из огня и давай ее по полу возить, да ногами топтать (49.106). Оригинально покрывала свою голову Домна Томская: “На голове ее неизменно была повязка… Если же она доставала где-либо старые шляпы, то надевала на голову две зараз, а третью пришпиливала внизу спины” (255.247).
+ + +
Опустив наш взгляд “доле”, мы не увидим на иконе блаженного ничего, вернее, ничего из того, что ожидали, т.е. какой-либо обуви. Из канонизированных юродивых только Прокопий Устюжский носит “сапоги раздранные, персты наружу” (214.202; 252.114). Значительная, но меньшая, часть неканонизированных подвижников так же ходят босыми: Феодор Кожевников “ходил в нижнем белье, босой и без шапки, грязный и испачканный” (85.216; 344.?), Григорий Мирошников (86.442), Никифор Белевский “ходил всегда с открытой головой и босой” (88.261), Симеон Митрич (1.222; 145.25), Емилиан Малоярославецкий (7.369?), схим. Марк Саровский “большую же часть года ходил босым, отчего ноги его всегда были покрыты язвами и царапинами от лесных сучьев” (14.62; 331.25). Некоторые юродивые даже заслужили в народе наименование “босых, босоногов”: Иоанн I и Иоанн II Киевские (28.68), Матрона Петербургская. “В истории древнего и нового монашества, а также в рассказах о различных путешествиях ко св. местам, о крестных ходах известен еще один вид аскетического самоумерщвления, о котором и поведем речь. Разумеем босоножие или самолишение обуви. Босоножие основывалось прежде всего на некоторых очень известных примерах из Ветхого Завета; так Моисею приказано было снять обувь (Исх. 3.5); Давид босой спасается бегством от Авессалома (2 Цар. 15.30); а Исаии повелено было снять сандалии (20, 2.4)… В христианской же древности встречаем как увещания к босоножию, так и практику того же рода. Уже Климент Александрийский в числе нравственных предписаний, необходимых для мужчины, поставляет и совет ходить без обуви. Он высказывает мнение, что самое приличное дело для мужчины совсем не носить обуви, за исключением военной службы, так как привязывание к ногам сандалий есть, по его суждению, дело постыдное и унизительное, признак рабства, подобно тому, как постыдны “цепочки на ногах женщин”, против которых вооружался еще пророк Исаия (3.16-18). И, действительно, об ученике Климента Оригене известно, что он в продолжение многих лет ходил босой… В христианском обществе появлялись еретики, как, например, упоминаемые Августином Рудипедалы (босоногие) или, как в позднейшее время, английские лолларды, требовавшие, чтобы все обязательно ходили без обуви. Но и вообще, обычай при известных случаях ходить босыми ногами, например, во время епитимии, в крестных ходах, в путешествии ко св. местам, считался всегда очень почтенным. Известно, что сами царственные особы не пренебрегали этим обычаем, например, Феодосий Великий, Карл Великий… Разутость для монахов считалась делом в особенности приличным. Вообще, считалось вполне достохвальным, если кто, препобеждая холод и трудности пути, ходил босой, в видах угождения Богу. Блаж. Августин восхваляет своего друга Алипия за то, что он “будучи в высшей степени мужественным укротителем своей плоти, босыми ногами, оледеневшими от холода, ходил по Италии”. Блаж. Феодорит за подобное же действие возвеличивает отшельника Марозоса” (314.75; 290.111). Казалось бы, – вот где святость: каменистая почва и корни деревьев, наст и колючий сырой снег, пыль горячий песок. Однако и многие опустившиеся люди и некоторые сектанты вынуждены так жить. Также, последователи “дедушки” Порфирия Иванова так же круглый год ходят босиком… И опять ценность подвига и страданий заключается всего в двух словах: “Христа ради”.
Когда же юродивый все-таки одевает какую-либо обувь, он, тем самым, только ожесточает жизнь и себе, и окружающим. Из трех десятков найденных описаний только треть указывает босые ноги юродивого, как, например, у Алексия Конабеевского (19.3), Андрея Симбирского (1.256; 14.714) и Павлы Бирской (14.117). Обувь же у блаженных хотя и довольно малопримечательная, – сапоги, да валенки, – но вытворяют они с ней все, чтобы свести на нет все удобства обычной обувью предоставляемые. Примеры такого находим еще в древности. “Другие лица, хотя и носили обувь, старались, однако же о том, чтобы она была неудобна и причиняла боль, например, вбивали в нее гвозди, насыпали горох, острые камешки и т.д.” (314.78). Современные юродивые, такие как схимонах Архипп Глинский (26.326; 354.17) и Варвара Уфимская (148.346), носили сапог на одной ноге – лапоть, на другой – рваная калоша. Василий Самарский (…) и инок Паисий (…29) носили сапог только на одной ноге. Возможно, некоторым толкованием звучат слова Ветхого Завета: “Прежде такой был обычай у Израиля при выкупе и при мене, для подтверждения какого-либо дела: один снимал сапог свой и давал другому, и это было свидетельством у Израиля” (Руфь 4.7). Максим Вандышкинский для утруждения плоти совал в сапоги бумагу (…265), а Иона Мологский – набивал гвозди острием внутрь (…). Михаил Сущинский “ревнуя об умерщвлении своей плоти,… иногда в непогоду пропадал на несколько дней, и возвращался весь мокрый. Когда он, по просьбе почитателей своих, снимал с ног сапоги, чтобы просушить их, кровь текла из ран от сапожных гвоздей”. А Феоктиста Воронежская, чисто по-юродски, могла одеть левый сапог на правую ногу, а правый – на левую (130.119). Излюбленной обувью юродивых, особенно летом, были валенки. На улице – жара под тридцать градусов, солнце припекает, а Григорий Пензенский (2.78) и Александра Рузская (…,) знай в теплых валенках по уличной пыли бегают.
“Оглох я от звона цепи, положенной смертностью моей, наказанием за гордость души моей”. Блж. Августин. Исповедь.
И, наконец, одна из самых ярких деталей юродивого облика, правда тщательно скрываемая, – это вериги. Вериги первоначально были принадлежностью монахов-аскетов. Вот как писал о них свт. Григорий Богослов: “Другие изнуряют себя железными веригами, и, истончевая плоть, истончевают вместе грех” (351.157). “Соответственно строгости аскетического идеала, иноки в самом подвиге не довольствовались уже обыкновенным аналавом, как только знаком своей борьбы с плотию; возникло желание, чтобы этот знак более чувствительно воздействовал на волю через воздействие на тело. Что именно таково происхождение и такова идея вериг, в этом не оставляют ни малейшего сомнения многочисленные письменные памятники церковно-исторической жизни…: “Таже не ведый, что сотворити, и не могий терпети брани плотския, умыслих наг жити, брони же тяжки на тело свое возложити, и тако оттоле даже до ныне стужею и железным угрызением изможден бываю”… Древние подвижники основывали подвиг веригоношения на некоторых словах Нового Завета: “Возмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго мое благо, и бремя Мое легко есть” (Мф.11.28-30), “Благо есть человеку, когда он несет иго в юности своей, сидит уединенно и молчит, ибо Он наложил его на него” (Плач.3.27-28), “Аз язвы Господа моего на теле моем ношу” (Гал.6.17). “Вот побуждения к возложению на себя и ношению вериг во имя Христово. В научном смысле ношение вериг есть своего рода аскетическое упражнение, имеющее целью изнурение телесное в непрерывном усилии совершенно, по слову Апостола, распять плоть свою со страстьми и похотьми (Гал.5.24). Имея по существу то же значение, что и ношение взад и вперед больших тяжестей, камней и корзин с песком, имевшее место для усмирения побуждений плоти у восточных пустынников первых веков христианской Церкви, подвиг веригоношения однако по особенному укладу древнерусской жизни, с ее преувеличенно-почтительным отношением к обрядности, требовал непосредственного проявления и осязаемого признака самого подвига” (358.49). Итак, психологическая основа значения вериг понятна. Благодаря важному значению в практике аскетизма вериги получили обширное распространение – из Киева в Новгород, отсюда по всей северной и средней России, и с первоначала до последних времен остаются еще в немалом употреблении. С точки зрения исторически-бытовой, интересно наблюдать, какой состав получили и какой степени тяжести достигали вериги” (314.310).В принципе, вериги юродивого – это нонсенс. Его добровольное рабство всем и вся, самоумерщвление плоти всеми возможными неявными способами – это ли не самые тяжелые “вериги”, потяжелее любого железа. Причем, каждый юродивый из тех, кто носил вериги, тщательно скрывал этот факт. Поэтому изображение юродивого на картине “Боярыня Морозова” не соответствует действительности – обнаженные юродивые никогда не носили вериг. Отчасти это доказывают историко-археологические исследования по веригам: “В следующем за тем XVII столетии неосторожность в этом отношении развилась настолько, что был почти забыт и истинный смысл веригоношения и его высокие задачи. Появились лица, которые, преследуя свои низменные и часто корыстные цели, возлагали вериги на себя даже поверх носильного платья во очию всех, как бы похваляясь их тяжестью” (358.50). Из канонизированных святых “железо” носил только св. Иоанн Большой Колпак. Юродивые же подвижники, из найденных, только единицами носили различные “тяжести”. У монахини Алипии Голосеевской “цепи въедались в тело” (17.101), Фаддей Петрозаводский смирял себя жесткой власяницей, цепями и железным крестом (24.199), Виктор Луховской на теле носил власяницу, на ногах – вериги (175.58); Иона Мологский и Марфа Суздальская (…) вериги так же прятали под одежду. Оригинальный набор “тяжестей” хранится на могиле Ростовского юродивого Стахия (Афанасия): “Железный камзол в пятьдесят девять фунтов весом и две железные кувшинообразные гири, по четыре пуда каждая, с длинными цепями” (291.1561); “на шее блаженная (Евфросиния Серпуховская) носила железную цепь и на груди медный крест величиною около четверти” (276.10). Блаженная Пелагия Дивеевская до прихода в Дивеево носила железный пояс железный пояс, “который также долгие восемь лет жизни своей в миру носила она Христа Господа ради, так что врос он в мучимое всякими побоями и истязаниями тело ее” (286.180), а в монастырь принесла ту цепь железную, “которой некогда ее приковывал муж ее… служила и теперь ей подчас веригами, а подчас изголовьем” (286.134). Юрод. схим. Марк Саровский под многошвенным рубищем “носил на голом теле тяжелые вериги” (14.62; 331.25). Блж. Иоанн Быков “изнурял себя веригами весом в 18 фунтов, железными башмаками, обтянутыми сукном, и чугунными четками. Впоследствии вериги он снял и велел из них сделать себе посох” (45.127). Также вериги носил и Ермил Калужский (85.51).
И, наконец, самый странный, страшный и загадочный облик имел св. блж. Иоанн Большой Колпак, Московский чудотворец. Откроем богослужебную минею и прочтем, какими словами воспевает его Православная Церковь в своем богослужении: “и на раме твоем кресты с веригами ношаше”, “тело твое изнуряя, в тайныя уды кольца многая вонзя”, “на руках твоих кольца медная многая ношаше”, “власы же главы твоея пеплом и смолою удручая”, “и обяза тело твое и власы, и кресты с веригами тяжкими”, “и на главе твоей во власех железа ношаше”, “и там положи на тело твое кресты с веригами тяжкими, и во власех на главе твоей железо ношаше и на верху колпак великий, с выи до колена досязающ, в руце жезл великий тяжкий ношаше и у рук твоих на перстех кольца и перстни медныя великия”, “и тело твое железными веригами увядил еси и у тайных уд кольца медная ношаше” (260.229). Житие же его повествует об этом так: “Во время своего пребывания в Ростове блж. Иоанн “тяжкия вериги на тело свое наложи… сице же и распятие Христово на мнозе железе воображено на выи своей ношаше и тому повеле численицы себе учинити древяны велики зело, их же в руках своих ношаше”, на перстах рук и на тайных удах у блаженного Иоанна были надеты тяжелые медные кольца, “власы же своея он удручал смолою и пеплом” и вплетал в них железо… Прозвище “Большой колпак” блж. Иоанн получил оттого, что носил на своей голове просторный колпак-капюшон, который “с прочим покрытием тела… вкупе сваплен, а не швен” (212.38; 264.?). Кстати, этот колпак являлся предметом постоянных споров ученых-историков и религиоведов. “Колпак же стали писать “под пазухой”, но все же и этот колпак писался и в XVII и в XVIII вв. сделанным из какой-то материи. В XIX веке, окончательно, можно сказать, исчезло надлежащее понятие о колпаке блаженного, установилось мнение, что этот колпак был железный. С таким железным колпаком является у Пушкина в его “Борисе Годунове” блаженный, обличающий Бориса, т.е. тот же блаженный Иоанн. Поэтическая вольность Пушкина вошла и в исторические исследования о блаженном Иоанне и тут стали говорить об его железном колпаке, добавляя, что этот колпак утрачен из Собора в 1812 году. Но тогда, почему же не исчезли из собора и остальные реликвии блаженного – вериги с крестами, доселе висящие у его гробницы? Ценность их одинакова с железным колпаком блаженного. Да и почему блаженного стали именовать Большим колпаком, а не Железным колпаком, какого названия естественнее было бы ожидать? Теперь, как мы видим, говорить об утрате в 1812 году железного колпака блаженного не к чему, по той простой причине, что такого колпака совсем не было и, стало быть, утратиться он не мог” (264.479). Такую любовь к “железному” умерщвлению плоти святой приобрел, видимо, на примере своего учителя, благословившего его на подвиг юродства Христа ради, – Иринарха, затворника Ростовского. Его вериги чем-то напоминают “тяжести” св. Иоанна: “После его кончины осталось сто сорок два медных креста, семь вериг плечных, железное ужище в двадцать сажен, путо железное на шею, скрепленный железными обручами и железным кольцом одиннадцатифунтовый камень, который преподобный надевал через кольцо на ручные пальцы… были у него еще железные путы для ног и рук, железный пояс в пуд и палка железная” (291.38).
Итак, если представить себе блаженного Иоанна зрительно, то мы увидим нищего, немытого, в веригах и с большим железным распятием, с медными перстнями и кольцами на пальцах и воткнутые в тайные уды; волосы святого салены в грязные колтуны из смолы и пепла; и все это покрыто большим “колпаком” до пят навроде власяницы или шинели. Довольно страшное и странное зрелище! Хотя и нет, если вспомнить Св. Писание: “И Он возложил на Себя правду, как броню, и шлем спасения – на главу Свою, и облекся в ризу мщения, как в одежду, и покрыл Себя ревностью, как плащом” (Ис.59.17). Да и кольца на тайных удах не вызовут столько удивления и брезгливой непорочности, если услышать св. Писание: “Ты испытал нас, Боже, переплавил нас, как переплавляют серебро. Ты ввел нас в сеть, положил оковы на чресла наши, посадил человека на главу нашу” (Пс.65.10-12), и принять их как символ ожесточения против сластолюбивой плоти (хотя тогда логичнее было бы “одеть”, а не “вонзить”, ну да логика здесь не всегда приличествует). Так же “традиция надевать что-либо на “срамные уды” была известна в Византии как форма чрезмерной аскезы: Иоанн Цец упоминает о “навешивающих на уд колокольчики”. Впоследствии кольца на половых органах носили и русские юродивые” (47.140). Также поступали и юродствовавшие дервиши-каландари: “брились наголо и носили одежду вызывающего вида, на половые органы они надевали железные кольца” (47.162). Характерно, что после утраты Россией тесных культурно-этнических связей с Византией, исчезают и подобные внешние признаки юродивого аскетизма. Свитка же блж. Иоанна, изображаемая на иконах и длинный колпак-покровение нужны были больше для смирения и сокрытия носимых им вериг. Характерно, что ближние его и священнослужители узнали об этом только после смерти святого, когда омывали его святые останки: “тело твое изнуряя… носил еси до твоего преставления, святители же видеша на твоем погребении твое самовольное страдание” (260.229).
+ + +
Как мы увидели, внешний облик юродивых, при внимательном исследовании, оказывается крайне разнообразен, имеет глубокий аскетический, культурный и пророческий смысл, который не всегда правильно воспринимался не только исследователями этого феномена, но и близкими к ним людьми. Внешность юродивых находится в тесной смысловой взаимосвязи с социальной и культурно-исторической ситуацией, в которой в данный момент существует подвижник. С изменением этой обстановки меняется и облик юродивого. Если примерно до XVI века почти все юродивые ходили обнаженными и грязными, то затем они надевают рубахи, шубы; обосновываясь в монастырях, носят чистое белье, а в последнее время носят простую, бедную, но совершенно обычную одежду. Возможно, что в современном обществе, при глобальных социально-культурных и религиозных изменениях в нем, облик юродивых в очередной раз претерпит изменение, пока нам неведомое за отсутствием информации. Вот как об этой интересной стороне вопроса рассуждал блаженный епископ Варнава (Беляев): “А теперь, с изменением политической и культурной обстановки, к концу времен, подвижники и блаженные иным образом будут вести себя. На них можно будет увидеть изящные модные ботинки или гетры, безукоризненно сшитый костюм, накрахмаленный воротничок и манжеты, галстук; они будут бриться, а не ходить взлохмаченными, или носить бороду а ля Генрих IV или эспаньолку… Но существо юродства останется. Весь подвиг самоумерщвления, отказ от окаянного ложного своего разума ветхого человека” (195.468). Например, юродивый иеромонах Андрей Киевский носит полное иеромонашеское облачение, что, будучи совершенно обычным для нормального времени, для разгара революции и воинствующего безбожия в России, являлось грозной юродивой провокацией (195.466). К сожалению, эта, одна из самых важных идей юродивого облика, особенно современного, осталась владыкой неразвитой, нам же также не удалось ничего найти об этом.
Странность юродивого облика заключается также в том, что некоторые юродивые надевают одежду, несвойственную их полу. Св. Ксения Петербуржская после смерти мужа, в первые годы своего подвига носила его камзол и всю мужскую одежду, пока та не истлела (…). Паша Саровская в лесах носила мужскую рубашку (10.143?; 117.41;34.841). Григорий Пензенский вообще носил женскую одежду: “красный сарафан, кофточку, на голове платок или монашеский белый апостольник” (2.78?). Не связано ли это с обличением обычая одеваться некоторым мужчинам на языческих тризнах, особенно на свадьбах, в женскую одежду: как описывает владыка Филарет (Гумилевский) в Черниговской епархии “говорят еще: “один тому час що батько в плахти”. Отец новобрачной, на другой день свадьбы, одевается в женскую одежду – плахту. В Кормчей сказано: “Святии отцы не повелевают мужем облачатися в женския ризы, еж творяху на праздник Дионисов пляшуще” (346.7). Также по-мужски одевалась Анастасия Ивановна Белугина: “В самом дальнем углу почти всегда можно было видеть эту необыкновенную, несколько смешную фигуру женщины, одетой в мужской костюм: на Настеньке неизменно круглый год бывало полукороткое мужское пальто, холодное, широкое, сшитое не по ней, из-под которого виднелись недлинные шаровары из темной бумажной материи, какие носят небогатые простолюдины; грубые, не всегда крепкие, сапоги и шляпа-котелок довершали этот своеобразный наряд” (45.290). Хотя, судя по повествованию источника, – это художественная героиня, но у автора явно был опыт встречи с подобной юродивой в жизни.
Большая часть юродивых, особенно женщин, были монахами. И при этом никогда, или почти никогда, не носили монашеской одежды. Так поступали практически все дивеевские блаженные. Мужчины же доводили свое монашеское облачение до такого состояния, что оно теряло и всяческий вид, и всяческий обычный духовный смысл. Прежде всего – это выражение крайнего смирения юродивых, считающих себя недостойными носить великое иноческое одеяние. Возможно также, исходя из всех “употреблений” одежды, изложенных выше, что иноческое облачение мешало юродивым использовать свою одежду во многих одним им известным целям на пользу окружающим.
Неотъемлемой частью облика юродивого является палка или посох, реже что-нибудь вроде кочерги, например, “зайдет, бывало, юродивый (Алексий Бушев) в деревню, в руках у него палка, с навешанными на ней разноцветными лоскутками” (268.5). Об этой интересной детали и связанных с нею случаях будет рассказано ниже в главе, описывающей предметы, употреблявшиеся юродивыми.
Чем объясняется оригинальность физической жизни святых юродивых, замечаемая в их постоянном бродяжничестве, в босоножии, в полном почти и постоянном отречении от всякой одежды…? Нравственное и духовное совершенство – главная существенная цель жизни человека: “Будите совершени”, – говорит Спаситель, – “яко же Отец ваш небесный совершен есть” (Мф. 5.48)” (290.117).