Назад к содержанию книги.

СОН БРАМЫ

Индуизм — это дитя, рожденное от брака двух царственных династий в индийской философии — ведизма и буддизма. Дитя родилось мудрецом. Первым плачем ребенка был вопрос “кто я?” Его мать Шакти сказала: “Ты есть нечто”. Его отец Будда сказал: “Ты есть ничто”. Тогда ребенок воскликнул: “Я тождество бытия с небытием. Я был, когда еще не существовало моих родителей, когда звезды не сверкали над Бенгалией и волны южных морей не омывали берегов Индостана”.

Существует один абсолют, всякая множественность призрачна и иллюзорна, поэтому число — это ложь. Существует только Брама, погруженный в Парабраму, в бытие без качеств, предикатов, свойств и атрибутов бытия. Это ночь Брамы. Космоса не существует. Время остановилось, так как ориентиров времени нет. Брама погружен в себя. Брама не только один, он еще и одинок. В своем летаргическом сне (в чистой потенции небытия), где только одно абсолютное “я”, он начинает тосковать по тому, что не-“я”, по своей невесте Пракрите. Это темное влечение рождает грезы Брамы. Настает день Брамы. Его грезы стали космосом, жизнью Вселенной. Брама созерцает мир как театр, в котором он автор сценария, актер и зритель одновременно. Но все это иллюзия и мираж; призраки, вызванные страстью Брамы из небытия, тени на стене от пальцев актера, спрятанного за кулисами сцены, за пологом материальности. День Брамы — это жертва Брамы во имя страсти, его выход из парабытия, но жертвой оказывается мир, обреченный на уничтожение. Брама играет в шахматы сам с собой. По лицу земли льются кровь и слезы. Люди любят и ненавидят, совершают подвиги и преступления, строят города и разоряют их до основания, воссылают молитвы и проклятия, рождаются и умирают, но все это только призраки, как корабли и башни из облаков, плывущие по небосводу. Приходит Шива (модальность того же Брамы), освобождает Браму от его грез и иллюзий, и абсолют снова погружается в себя, но уносит в глубины своей непроницаемой ночи неосуществленную любовь к несуществующей Пракрите (материальности).

Брама — не “кто” и “что”, а “ничто” и “нечто”. Он детерминирован ритмами своей жизни. День и ночь Брамы — это две паузы между движениями маятника. Он творит миры, чтобы затем уничтожить их без остатка, без всякой пользы для своего иллюзорного творения, затем уходит в себя, в свою надкосмическую ночь, ничего не взяв с собой из космоса, кроме тоски о своем одиночестве, которое затем превращается в грезы, но не воплощается в реальность никогда. Опять открывается кукольный театр на подмостках космоса. Вдруг на сцене появляется новая маска — это Будда. Он кричит, обращаясь к зрительному залу: “Нас обманули, нас нет, мы не люди, а только куклы. Нас обманул Брама, но я покажу вам выход из этого театра абсурда”. Как Буратино, он срывает паутину со стены театра, и под ней виднеется дверь, ведущая в пустоту.

“Вот выход, теперь мы спасены” — кричит Будда. Но он сам всего лишь греза Брамы, паяц, обличающий в театре своего хозяина. Приходит Шива, смахивает куклы со сцены в ящик, гасит свет рампы, и наступает темнота. Нет ни людей, ни демонов, ни будд, ни бодисатв. Брама погружается в ночь и сон и уходит в Парабраму. Начало равно концу, а конец началу.

В этой феерии индуист-шиваит медитирует, что он абсолют, что только он есть в мире. Буддист медитирует, что его нет, единственно сущее это нирвана, но всякая множественность — ложь. От дыхания Шивы рассеиваются грезы и миражи. Индивидуальное бытие растворяется в космическом, космическое в абсолютном, а абсолютное переходит в свой апофеоз — ночь Брамы. Где место для любви в царстве теней? Любим ли мы — любим мираж, ненавидим ли мы — ненавидим иллюзию и призрак, который через мгновение растает в темноте ночи. Совершает ли человек подвиги самоотвержения — это призрачный полет в сновидении, убивает ли своего врага — это клюквенный сок, текущий из куклы. Если множественность — ложь, то любовь как единство двух — также ложь. Если мир иллюзия, то и нравственность иллюзорна. Добро равно злу, а оба — нулю. Единственно благородное состояние — это бесстрастие. Но мудрец ничего не выигрывает от своей мудрости в этом мире иллюзий, кроме того, что нуль может называть нулем. Пустой взор его пустой души устремлен в бездонную пустоту.

 Назад к содержанию книги.